Неизвестный автор - "Добрыня Микитьевич"
Был князь Добрыня, малолетен он был. Ему господь дал рождение хорошее. Говорит он своей мамоньке: «Поеду я в чисто поле погулять». Мать ему наказывала: «Не езди, Добрынюшка, за Днепру-реку, на гору Сараиньскую. Там много есть змеенышев – не пустит тебя змея Горынище. Днепра-река свирепая!» Не поглядел Добрыня Никитич на свою матушку, поехал он на Днепру-реку. Отпустил своего доброго коня: сам поплыл за Днепру-реку. И задь не успел переплыть Непры-реки – налетела змей Горынище о девяти хоботов. «Вот теперь попал, Добрыня Микитович, – съем тебя!» А у Добрыня Микитича ничего не изладилось, ни сабли острой, ни тесака секущего. Только одна шляпа у него пуховая. Он взял нагреб в эту шляпу песку рудожелтого и ударил этой шляпой змею Горынище. Заслепил ей все глаза, перебил он ей один хобот и сел на её, а змея проклятая говорит: «Ах, Добрыня Микитович, отпусти меня. Сделаем мы с тобой заповедь великую. Ты не езди на гору Сараиньскую, не топчи малых змеёнышев, а мне бы не летать на Россию – не трогать крещеных людей». Он и отпустил её.
Несколько времени прошло – она утащила дочь Початишну, князя Киевского племянку. Заводил князь Киевский Владимир пир почетной: «Кто бы достал ему племянку, дочь Початишну от змея проклятого?» Один говорит, Алеша Попович: «Владимир, да князь Киевской! Достанет ли нет ли Добрыня Микитович, у него была делана заповедь великая со змеем да Горынищем». Вот стал князь Киевский просить Добрыню Микитьевича: «Достать мою племянку, дочь Початишну от змея проклятого». Отправлялся Добрыня Микитьевич до своей полатушки к своей матушке. Спрашивает его матушка: «Что же это тебя, Добрыня, чарой обнесли или местом обсадили? Либо кто осмеял?» – «Нет, маменька, все ничего, только зародить бы тебе меня серым камешком да отпустить на сине море, я лежал бы на донышке никуда бы не спрашивали. Зародить бы серым дубом. Стоял бы по край Непры-реки – никто бы меня не трогал. А теперь мне не сидится добру молодцу. Посылают меня убить змею проклятую». Мать ему и наказывала: «Вот поди! Стоит конь по колен в земле твого дедушка. Поезжай ты на том коне». Вот он, добрый молодец, вывел коня – оседлал этого добра коня. Мать подала ему плеточку шелковую, из семи шелков плетеную. «Возьми этой плеточкой, хлещи этого коня промежу уши». Поехал добрый молодец на гору Сараиньскую. Начал топтать змеёнышев. Оне крутом увиваются, копыта его обжигают. Он и начал коня хлестать этой плеточкой промежу уши. Он и начал поскакивать – змеёнышев оттряхивать, по сенной копне исколоть выхватывать. Услыхала змей проклятая, что Добрыня Микитьевич прибил малых деточек. Схватилися воевать с ней со змеёй проклятою, трои сутки билися – ничего не мог поделать с ей и хотел он ехать прочь с горы Сараиньской – ему с неба глас гласит. Говорит человеческим языком: «Бился трое сутки, а побейся еще три часа, убьешь змей проклятую». Он и убил эту змей проклятую; налилось крови от востоку до западу – не может он и выехать из этой крови проклятые. Снова ему глас гласит с неба: «Бей копьём сыру землю». «Раздайся мать сыра земля! Обери кровь проклятую!» Раздалася мать сыра земля, ушла эта кровь проклятая. Опустился Добрыня Микитьевич в пещеру змеиную. У неё наношено, у проклятые, триста один богатырей, а сколько мелкие черняти и счету нету. Тут и дочь Початишна. Захватил он дочь Початишну, повел из пещеры и сказал всем богатырям: «Ступайте по своим местам – я решил змей проклятую». Привез он дочь Початишну князю Владимиру: «Решил я змей проклятую!»
Поехал он опять во чисто поле погулять. Увидел он, стоит конь, на коне сидит богатырь – не знает кто. Подъезжает – ударил своей палицей. А богатырь сидит, женско платье на нем. Он нисколько не пошевелился. Он говорит: «Разве силушка не по-старому, разве смелость не по-прежнему?» Взял, воротился ко сырому дубу. Ударил сырой дуб. Он весь на лостинки разбил. Видно силушки по-старому, видно крепость по-прежнему. Взял этого богатыря хлесть да палицей, а богатырь не шевелится, ничего не отвечает. Взял опять воротился. Подъехал опять к богатырю. Богатырь только головушку почесал. Захватил Добрыню Микитьевича за загривок; посадил в кожаной мешок и повез с собой. Конь и говорит: «Акулина Саввишна, пусти! Не везти мне двух богатырей этаких». Она взяла и востряхнула: «Я, говорит, на ладонь посажу, другой щелкну, – одна грязь будет. Как Добрыня Микитьевич возьмет ли меня замуж? Я, говорит, езжу – супротивника себе выбираю». «Возьму тебя замуж, сделаем заповедь, чтоб не выхожа за другого, а ему бы не брать другие». Побратались с ей – сели и поехали. «Как же ты меня знаешь?» – говорит Добрыня. «А я, – говорит, – бывала в городе во Киеве, видала тебя, молодца. Я тебя и ищу», – говорит. Вот они поехали к своей матушке. Пошли оне ко злачоному венцу. Обрадел князь Киевский. Заводили пированьице, – напивалися больно пьяно.
Один князь Киевский и говорит: «Все бы хорошо, все и весело. Нету только тестя, не даю никогда. Кто к нему дорогу прочистил?» Никто никакой богатырь не берется. «Никому окромя Добрыни Микитича, не прочистить дороги», – говорят. Стал просить Добрыню Микитича: «Съезди, Добрыня Микитич, – про чисти дороженьку!» Сейчас Добрыня Микитьевич приходит домой, оседлал своего добре коня. Мать его увидала: «Куда же ты, Добрыня Микитьевич, сряжаешься?» – «Во дальния дороженьку!» – «Ах же, Добрыня Микитьевич! Скоро ли нам тебя дожидатися?» Сказала Акулине Саввишне: «Сряжается твой муж, беги к нему на белой двор, поцелуй праву ноженьку, простися с ним, уезжает он. И спроси, когда дожидаться нам?» Прибежала она спрашивает: «Что же, Добрыня Микитьевич, куда же ты поезжаешь?» – «В дальнюю Я дороженьку. Три года не ждите меня, а через года поглядывайте. Еще три года пройдут. Как пройдут шесть лет – так и ты замуж пойдешь, нечего меня и ждать. Хоть за купца, хоть за барина, хоть за могучего русского богатыря, а за Олёшу Поповича не ходи, за пересмешника». Он уехал – только видела, как снарядился, а не видели куда укатился. Ездил он три года, – ничего не известно. И другие прошли три года – ничего, никакого известия нету. А Олёша Попович написал его матушке: «Что нет Добрыни Микитьевича. Лежит в чистом поле: голова его разбитая, груди его растоптаны. Желты кудри его травой поросли». И стал свататься Олёша Попович к Акулине Саввишне. Приходит свататься князь киевской Красно Солнышко. Она ему отвечала: «Я продержала заповедь мужеву, а еще продержу шесть лет, а потом и замуж может сдумаю».
Мать его все тосковала, что нету жива Добрыни Микитьевича. Шесть лет тосковала. Живо прошли опять те же шесть лет, а все нету Добрыни Микитьевича. Приходит князь киевской Владимир свататься за того же Олешку Поповича. Она и согласилася и пошла за Олёшу Поповича. Стали они пировать да танцевать, свадебку играть. А Добрыня Микитьевич спал в чистом поле, в шатре. Конь ему и говорят: «Ах, Добрыня Микитьевич, долго спишь, а дома .несчастье: жена походит замуж за Олёшу Поповича». Он садился и говорит коню: «Отвези ты меня домой в три минуты». Конь как начал попрыгивать – живо в ихнем поле очутился. А мать его в окошко поглядывала – горько слезы ронила, что и последнее красно солнышко укатилося! Нигде порошица взялася, как белой заяц побежал, так добрый молодец – ко белому двору подъезжал, не спрашивается ни у дверей притворников, ни. у ворот приворотников, прямо в дом идет. А слуги прибежали, его матери сказали, что какой-то невежа приехал: ничего не спрашивается, прямо в дом идет. Она сейчас выходила и говорила: «Что же это ты, добрый молодец, больно громко поступаешь, идешь в сиротский дом? Был бы Добрыня Микитьевич, так не вошел бы эдак!» – «Что же ты, добра маменька, не признала? Я ведь Добрыня Микитьевич». Она и говорит: «Нет, как бы Добрыня Микитьевич – у его шляпа была пуховая, платье бело цветное, сапоги были сафьянные, кудри были желтые». – «Ох ты, мамонька, – я ехал-то всяким местом. У меня платьице о кусты оборвало, а сапоги о стремена повытерло, а желты кудри желтым, песком позасели. А у меня было родимое пятенушко на ноге на правой». Он сейчас сапог сдернул, показал. «Видно ты, Добрыня Микитьевич, мой сынок!»– «А где же моя жонушка?» –«Выходит твоя жонка за Олёщу Поповича. Мне, говорит, Олёша Попович привозил письмо. Убит, говорит, Добрыня Микитьевич. Я вот тосковала шесть лет». «Дай-ко, маменька, мне саронинько платье, да и гусёлушка старые мои». Снарядился на свадебку туды и пошел. Его не пускают на белой двор, а он доброй молодец, кого толкнет, тот и не здохнет. Все сбежали, слуги сказали князю Владимиру: «Идет какой-то невежа! Больно хробоско поступает». Не спрашивает никого – идет прямо князю Владимиру на мечё(?): Давай мне местечко!» Он рассердился. «Какое местечко? Тебе, говорит, место на печке. Ступай на печку!» Он скочил на печку и давай струнки натягивать и наигрывать. Все заслушали – больно хорошо, занятно. Князь Владимир и говорит: «Слезь-ко, скоморошина! Сядь-ко возле меня! А другое место тебе возле Акулины Саввишны, а третье куды хочешь! А он слез, сел. Нигде ему места не полюбилось, а сел прямо Акулины Саввишны. Ему наливают чашу вина зеленого, другую Олёша Попович, а третью наливает Акулина Саввишна. Он и говорит князю Владимиру: «Позволь мне налить чашу вина пьяного, кому знаю, поднесу?» Он наливал. Подносят Акулине Саввишне, положил свой перстень с руки: «Как выпьешь до дна, увидаешь добра; не выпьешь до дна, не видать добра!» Она выпила, поглядела. Перстень его именной. Она бросилась из-за стола: ему на шею: «Добрыня Микитьевич! Прости меня», – говорит. И Олёша Попович говорит: «Прости меня, виноват», – говорит. «А я, говорит, за то прощаю, что берешь ее замуж, а за то не прощаю, что мамке письмо неражное принес». Сгреб, выхватил из-за стола, ударил о каменной пол. Выскочил Илья Муромец, старой казак. «Не бей его понапрасну, никто так не женится, как Олёша Попович!» Добрыня захватил жонку и ушел домой к матке. А те тут и остались.
