Дипломатический корпус в Вологде в 1918 году
Поезд Френсиса прибыл в Вологду под утро 28 февраля. Первые дни дипломаты жили в вагонах. Как вспоминал Норман Армор, любимым их местом был станционный ресторан или буфет. Продовольственное снабжение все ухудшалось, однако можно было купить соленья в больших банках, черный хлеб, квас, яйца вкрутую. 1 марта губернский комиссар по управлению И.А. Саммер направил в городскую продовольственную управу список членов пяти миссий из 71 человека с предписанием сделать распоряжение об отпуске для них продовольственных продуктов. Французский посол Ж. Нуланс вспоминал впоследствии, что тяжесть продовольственного кризиса заставила глав миссий прибегнуть к получению продовольствия морским путем от французской провиантской службы и английского интендантства, снабжавшего их говядиной, чаем и вареньем. Все резервы продовольствия для посольств и граждан своих стран собирали военные миссии Антанты.
Через два дня Френсис как дуайен дипломатического корпуса устроил прощальный обед в честь отъезжавших глав китайской и японской миссий, торопившихся вернуться в свои страны до начала ожидавшейся интервенции в Сибири.
Между тем к Френсису пожаловал городской голова Алексей Авксентьевич Александров. Результатом встречи было с благодарностью встреченное предложение помощи в обустройстве резиденции посла. По совещании с квартирным советом городская управа предоставила американскому, бразильскому и сиамскому посольствам (позже к ним присоединились и японцы) помещение существовавшего в Вологде до революции Общества вспомоществования частному служебному труду, известное как Клуб приказчиков на углу Галкинской и Екатерининско-Дворянской улиц. Вселение миссий 5 марта дало основание Френсису назвать вологодских официальных лиц вежливыми и предупредительными, а само здание — удобным и импозантным.
На следующий день Френсис писал сыну, Что город живет спокойной жизнью, что здесь не было никаких насилий и потрясений и лично он получает большое удовольствие от пребывания в Вологде, будучи поселен в клубе, который называют теперь в городе не иначе как американским посольством. Что же касается Филипа Джордана, то он с восторгом описывал оставшейся за океаном миссис Френсис, какая шикарная жизнь пошла на новом месте: «Мэр Нью-Йорка не смог бы сделать ничего больше того, что сделал этот бедный мэр-большевик!»
Вот как описывал американский историк Джордж Кеннан быт вологодской дипломатической колонии: «Поленья уютно потрескивали в больших кирпичных печах. Снаружи доносились протяжные звуки колоколов отдаленных церквей и скрип санных полозьев на заснеженных улицах. Штат, расквартированный по городу в разных местах, собирался днем, работал в маленькой канцелярии и разделял трапезу посла. Вечера занимали карточная игра, еда и обмен анекдотами. Каждую субботу во второй половине дня посол устраивал прием для общества, столь высокого, сколь город мог произвести».
Из всех посольств, намеревавшихся уехать в конце февраля из России через охваченную гражданской войной Финляндию, это удалось только английскому (посол Бьюкенен вернулся в Англию еще раньше). Тогда главы ряда представительств решили присоединиться к дипломатическому корпусу и его дуайену. 29 марта в Вологду прибыл поезд с тремя посольствами: французским, итальянским и сербским. Возглавляли их соответственно Жозеф Нуланс, маркиз Нобиле Пьетро Томмазо делла Торретта и Мирослав Спалайкович. Чуть позже, 9 апреля, прибыло и бельгийское посольство во главе с посланником Дестрэ; в конце того же месяца оно покинуло Вологду. Утром 1мая уехало посольство Сиама (посланник Пра-Визан Бочанакит).
В начале июля появился поверенный в делах Великобритании (его также называли и консулом, и уполномоченным) Френсис Освальд Линдлей, в то время как английская миссия во главе с вице-консулом Генри Бо пребывала в Вологдети ранее. Неофициально интересы Англии в России представлял Локкарт, внимательно наблюдавший за жизнью дипломатического корпуса, но сам побывавший в Вологде только один раз.
Посольские вагоны расположились на 5-й платформе станции Вологда. Нуланс вспоминал, что дипломаты могли наблюдать тысячи человек всех национальностей, состоявших в подданстве всех правительств России: австрийских и германских пленных, монголов, татар, черкесов, сибиряков, китайцев, японцев, цыган, которые в невероятном смешении толпились на перроне, бродили по путям или громоздились на вагонах. Тем не менее секретарь посольства (вероятно, это был Жанти, Пэнго или граф де Робьен) сообщил вологодскому корреспонденту, что французы очень довольны той любезностью и вниманием, которые оказали им вологжане. Того же репортера Нуланс заверил в неизбежности отражения немецкого наступления на фронте и окончательной победы союзников.
Позже Нуланс вспоминал, что город был тогда покрыт толстым слоем снега, из которого проглядывали живых расцветок деревянные дома с маленькими садиками спереди в деревянных же изгородях; заснеженными куполами возвышались над всем многочисленные церкви.
Приход весны, совершенно преобразивший северный город, показался Нулансу подобным чуду. Он вспоминал: «Город предлагал многочисленные прогулки вдоль пересекавшей его красивой извилистой реки, притока Двины. Ее сжатые берега были украшены 67 церквами* с медными куполами в форме луковиц, расцвеченными синевой, зеленью, серебром и золотом. Эти колокольни, раскрашенные крыши, дымники в изящных узорах, усеивая массивы зелени, напоминали силуэты пагод и придавали сильно выраженный восточный характер этому пейзажу края Европы». 19 апреля президиум Вологодского губисполкома постановил предоставить французскому посольству здание Учительского института по соседству с американским на той же Екатерининско-Дворянской улице (итальянское посольство разместилось в доме Н.В. Никуличева на углу Козленской и Галкинской улиц, сербское — в доме Д.К. Девяткова на углу Петербургской и Большой Дворянской; пребывавшая также в Вологде шведско-датская миссия располагалась, кстати, в доме № 4 по Дмитриевской набережной). В мае в дом, где уже расположилась канцелярия французского посольства, переехал на жительство и сам посол с женой, племянницей и личным секретарем, которого также звали Жозеф Нуланс. Газеты сообщали, что один секретарь посольства Жанти имел квартиру в городе, в то время как два других, Пэнго и де Робьен, все еще оставались в вагонах. В те же дни имена французских дипломатов попали в вологодскую прессу еще и в связи с тем, что они посетили концерт Общества зубных врачей, средства от которого пошли на бесплатный прием бедных города Вологды.
С первыми вологодскими впечатлениями упорный и настойчивый французский посол приступил к делу. Уже 3 апреля конференция послов США, Италии,Франции совместно с главами миссий, военными атташе и капитаном английской армии Гарстином признала необходимость для борьбы с Германией японской интервенции на Дальнем Востоке. Правда, посол США остался при особом мнении. На очереди стоял вопрос об интервенции союзников на Севере.
Нуланс решил выступить в вологодской печати. В своем интервью, вскоре перепечатанном столичными газетами, он осудил Брестский мир, солидаризировался с японской интервенцией и, наконец, заявил, что союзники могут быть принуждены вмешаться с единственной заботой защиты общих интересов, при полном соглашении с русским общественным мнением.
Большевики, иначе смотревшие на общие интересы и общественное мнение, потребовали отзыва Нуланса; значительных последствий, впрочем, этот инцидент не имел.
Окончательный политический выбор сделал Френсис. 2 мая в очередной телеграмме в Вашингтон он сообщал прямо: «По моему мнению, время для союзнической интервенции наступило». А через два дня он получил известие о смерти от апоплексического удара генерального консула США в Москве Мэддина Саммерса. Френсис был в шоке: консул, энергичный, волевой человек, непримиримый враг большевизма, был моложе посла едва ли не на тридцать лет. Еще не оправившись от болезни, первым поездом посол выехал в Москву.
На похоронах Саммерса Френсис выступил с вдохновенной, прочувствованной речью. Но поездка имела и другую цель: посол намеревался установить контакт с оппозицией, и в этом отношении рассчитывал на помощь французского генерала Лаверня и англичанина Локкарта, с которыми и не замедлил встретиться. В начале июня Френсис выехал в Петроград, чтобы собрать доступную информацию об организованной оппозиции Советскому правительству. Ему удалось встретиться с некоторыми оппозиционерами. 9 июня, уже из Вологды, он сообщил государственному секретарю Лансингу о существовании контрреволюционной организации с центром в Москве, которая предпочитает союзников, но в случае промедления с их стороны может вступить в отношения с Германией.
1 июня консул США в Архангельске Феликс Коул, в силу субординации поддерживавший связь с Вашингтоном через посольство в Вологде, послал Френсису развернутый меморандум, в котором аргументированно доказывал, что российские проблемы нельзя решить путем вооруженной интервенции и что вернее ведет к цели путь торговли, экономических отношений и продовольственной помощи. Найдя за этими доводами достоинства, Френсис тем не менее отверг их и даже, по всей вероятности, умышленно задержал отправку меморандума в Госдепартамент. Указав, что пришло время для применения силы, он рассказал о своем разговоре с одним большевистским функционером, будто бы сказавшим послу: «Допустим, что мы — труп, но никто не отважится похоронить нас». Впечатленный этим зловещим образом, Френсис отвечал: «Иногда труп настолько сильно смердит, что он должен быть похоронен в интересах общественного здоровья». Такое время, по мнению посла, настало.
Весной 1918 года руководство вологодских большевиков (М.К. Ветошкин, Ш.З. Элиава, И.А. Саммер и др.) проводило планомерную, учитывавшую местные условия политику укрепления советской власти в губернии. Особенно важную роль в этом процессе сыграл I Губернский съезд Советов в апреле, принявший, в частности, решение о постепенной ликвидации городского и земского самоуправления. Постепенно ограничивалась и свобода печати.
5 июня 1918 года в Вологду прибыла ревизия народного комиссара М.С. Кедрова, известная как «Советская ревизия», с отрядом латышских стрелков. Политику местной советской власти Кедров счел медлительной и половинчатой и, не останавливаясь перед трениями с местным руководством, приступил к решительным мерам.
Одним из приказов Кедрова от 7 июня в Вологде учреждался карательный отдел губернского комиссариата юстиции. (Еще раньше, 28 мая, начал действовать вологодский ревтрибунал). 25 июня ревизия Кедрова возвращалась через Вологду после много трудных занятий и бессчетных арестов в Архангельске. Вновь положение в Вологде было признано неудовлетворительным. Кедров распорядился арестовать губернского военного комиссара Волкова, немедленно и окончательно ликвидировать городскую думу и управу, причем губисполкому было рекомендовано в случае сопротивления со стороны гласных городской думы арестовать их и предать суду. Был издан приказ об учете и регистрации всех бывших офицеров русской армии и флота, проживающих в Вологде. Эта мера повторялась и в дальнейшем. 
7 июля стало известно о восстании в Ярославле. «В целях предупреждения распространения белогвардейских банд» Вологда и Вологодская губерния были объявлены на военном положении. Запрещались собрания, митинги, сборища на улицах, хождения группами по городу. На улицу выходить разрешалось до 12 часов ночи. Вся власть сосредоточивалась в руках Чрезвычайного Революционного Штаба из 7 лиц. 15 июля была создана губернская ЧК по борьбе с контрреволюцией и преступлениями по должности.
В июле были закрыты последние оппозиционные газеты. С 19 июля хлебный паек в Вологде был уменьшен до 1/4 фунта на человека.
В середине июня в Вологду для переговоров с дипломатическим корпусом приехал специальный представитель Народного комиссариата иностранных дел Вознесенский. Целью его было получение сведений о предполагавшейся интервенции, но информировать его в посольствах не стали.
После убийства в Москве немецкого посла Мирбаха, мятежа левых эсеров и начала восстания в Ярославле Советское правительство стало прилагать все усилия для перевода дипломатического корпуса в Москву. В телеграммах Чичерина, в уговорах специально приехавшего с этой целью нового и более высокопоставленного представителя НКИДа Карла Радека проявилось немало красноречия и остроумия, но действительной целью было установление контроля за деятельностью дипломатов, а при случае — и превращение их в заложников.
