Жизнь в усадьбе
Действительно, не принять мелкопоместных соседей было нельзя, хотя бы уже вследствие той скуки, какая царила в усадьбах: все-таки, перебираясь из одной усадьбы в другую, мелкопоместные были главными разносчиками новостей. Но принимали их все же условно: «мелкопоместный входил в кабинет, садился на кончик стула, с которого вскакивал, когда являлся гость позначительнее его. Если же он этого не делал, хозяин совершенно просто замечал ему: «Что же ты, братец, точно гость расселся!..».
Когда бедные дворянчики в именины и торжественные дни приходили поздравлять своих более счастливых соседей, те в большинстве случаев не сажали их за общий стол, а приказывали им дать поесть в какой-нибудь боковушке или детской; посадить же обедать такого дворянина в людской никто не решался, да и сам он не позволил бы унизить себя до такой степени...
Богатые дворяне, если и сажали иногда за общий стол мелкопоместных, то в большинстве случаев лишь тех из них, которые могли и умели играть роль шутов. Мало того, тот, кто хорошо выполнял эту роль, мог рассчитывать при «объезде» получить от помещика лишний четверик ржи и овса. К такому хозяин обращался так, как вожак к ученому медведю. Когда за обедом не хватало материала для разговора (каждый хозяин мечтал, чтобы его гости долго вспоминали о том, как его именины прошли весело и шумно), он говорил мелкопоместному: «А ну-ка, Селезень (так звали мелкопоместного Селезнева), расскажи-ка нам, как ты с царем селедку ел...» (16, с. 219-220).
Таким «благородным» шутам подставляли стулья с обломанными ножками или совали в сиденье иголку, им во время обеда неумеренно подливали вместо вина какой-нибудь смеси опивок или подсыпали в вино рвотное или слабительное, либо вместо водки наливали уксусу – проделки все были простые, но страшно забавлявшие невзыскательное по этой части благородное дворянство. А те покорно и даже с удовольствием исполняли свою роль: ведь за вкусный обед, какого, может быть, целый год не придется видеть, за хорошее общество, за подачки нужно было платить хотя бы унижением.
На страницах этой книги много отведено было места подвигам генерала Л.Д. Измайлова, от которого «Дворяне сносили его бесцеремонное и иногда в высшей степени наглое обращение с некоторыми из мелкотравчатых их собратий, людей необразованных и ничтожных по характеру и нравственным качествам. И нипочем было им слышать и даже видеть, что из-за гнева генеральского либо просто ради одной потехи такой-то мелкотравчатый был привязан к крылу ветряной мельницы и, после непроизвольной прогулки по воздуху, снят еле живым, что другой подобный же дворянин был протащен подо льдом из проруби в прорубь, что такого-то дворянина-соседа зашивали в медвежью шкуру и, в качестве крупного зверя, чуть было совсем не затравили собаками, а такого-то, окунутого в деготь и затем вывалянного в пуху, водили по окольным деревням с барабанным боем и со всенародным объявлением о такой-то провинности перед генералом» (85, с. 334).
Но самое смешное заключалось не в этом. Самым смешным было то, что именно мелкопоместные более иных дворян были буквально переполнены дворянской спесью, проявлявшейся, разумеется, перед их крепостными. «Эти грубые, а часто и совершенно безграмотные люди постоянно повторяли фразы вроде следующих: «Я – столбовой дворянин!», «Это не позволяет мне мое дворянское достоинство!..» (16, с. 217). Да это и совершенно понятно: унижение требовало хотя бы какой-то компенсации. Мелкопоместная дворянка Бершова, о которой вспоминала Е.П. Янькова, сама со своими дворовыми девками убиравшая мак, говорила о своих крепостных: ...Что на них глядеть-то, разве это люди, что ль, – тварь, просто сволочь...» (8, с. 79). Вообще примечательно, что чем выше было положение дворянина, тем более вежливым с низшими он был. Многие мемуаристы, вспоминая о вельможах, подлинных вельможах XVIII в., отмечают их ровное отношение к людям любого положения, вплоть до прислуги. Подлинный аристократ даже лакею мог говорить «вы»: это его не унижало, ибо ему ,не нужно было доказывать, подтверждать свое положение. И, напротив, чем ниже положение человека, тем презрительнее он относился к тем, кто действительно или только по его мнению стоял на более низкой ступени. Напомним, что самыми взыскательными и капризными клиентами в трактирах были лакеи.
Однако же справедливость требует отметить, что как среди аристократов можно было встретить подличанье перед вельможами более высокого ранга, так и среди мелкопоместных бывали люди, не допускавшие не только издевательств, но и просто фамильярности. Это отмечают как мемуаристы (например, Е.Н. Водовозова пишет: «Конечно, и между мелкопоместными попадались люди, которые, несмотря на свою бедность, никому не позволяли вышучивать себя, но такие не посещали богатых помещиков» (16, с. 219), так и беллетристы. Отошлем читателя к роману Н.С. Лескова «Захудалый род», где видное место занимает этакий мелкопоместный Дон-Кихот Доримедонт Васильич Рогожин, и к двум прекрасным рассказам И.С. Тургенева из «Записок охотника» – «Чертопханов и Недопюскин» и «Конец Чертопханова». А чтобы не опираться на художественную литературу, которая на то и художественная, чтобы ей не слишком доверять, обратимся к одной истории, случившейся с уже нам известным генералом Измайловым, не церемонившимся со своими нищими собратьями по дворянскому сословию.
«Раз бедный дворянин, отставной майор Голишев, сподвижник Суворова в итальянском походе, провинился в чем-то на Измайловской пирушке и отказался за такую провинность выпить Лебедя. Измайлов захотел и с Голишевым обойтись по-своему: он велел было насильно влить ему в горло забористый напиток. Но Голишев хотя и кутила, но никогда не забывавший своего человеческого достоинства, тот час же пустил в дело свою чрезвычайную силу. Он выругал крепко Измайлова и, кинувшись стремительно к нему, схватил его за горло могучими руками.
– Слушай, Лев Дмитрич! – сказал он. – Не дам я тебе издеваться надо мною! Пикни только словечко – задушу, не то кости переломаю. А попустит бог, вывернешься и людишки твои одолеют меня, – доконаю тебя после, везде, где только встретимся, разве живой отсюда не выберусь!..
Измайлов немедленно попросил извинения. А после того он долго добивался дружбы Голишева и, добившись, чрезвычайно дорожил ею. Он уважал молодца-ветерана тем более, что Голишев никогда не хотел пользоваться никаким от него вспоможением» (85, с. 335).
Благо было Голишеву, сохранившему недюжинные силы, меланхолически заметим мы. А ну, как был бы он стар и бессилен?
Жизнь в усадьбе текла по давно проложенному руслу, ничем не возмущаемая. «Сфера, в которой протекли первые годы моего детства, не имели ничего общего с бытом соседей-помещиков того времени, – писал Д.В. Григорович. – Те, которые составляли в уезде аристократию и были богаты, отличались кичливостью и виделись только между собою; у других дом был открыт для званых и незваных, пировали круглый год, благо крестьяне, помимо других повинностей, обязаны были поставлять к барскому столу яйца, кур, баранов, грибы, ягоды и проч.; содержали охоту, многочисленную дворню, шутов, приживальщиков обоего пола, сочиняли праздники, пикники, играли в карты, – словом, жили в свое удовольствие, не заботясь большею частью о том, что имение заложено и перезаложено в опекунском совете... Матушка... раз сочла необходимым отправиться с визитом и взяла меня с собою. Дом помещика поразил меня своею громадностью: он был деревянный, в два этажа, с просторными выбеленными комнатами без всяких украшений. Обедало в этот день множество всякого люда; играл оркестр из крепостных. Внимание мое исключительно было посвящено маленькому низенькому столику в одном из углов залы; за этим столом сидели шут и шутовка в желтых халатах и колпаках, с нашитыми на них из красного сукна изображениями зверей. Шутовку звали Агашкой. Матушка предупреждала меня, что Агашку считают очень опасной, и приказала мне не подходить к ней» (26, с. 26-27). Таких шутов, карликов и других уродов, либо дурачков, выменивали, покупали за большие деньги: ведь жизнь в деревне была очень скучна, а, стравливая шутов, забавлялись их свирепыми драками. Впрочем, стравливали также деревенских мальчишек, дворовых собак, петухов и гусей, травили огромными, специально выращенными меделянскими собаками пойманных и выращенных в ямах медведей, быков. Ведь псовая охота была сезонной, праздники, при всей изобретательности, бывали редко, в гости же, как правило, ехать было далеко. Зато приезжали надолго. Эта скука, томление от безделья, компенсировавшаяся долгим сном и не менее долгими и обильными трапезами, радость от неожиданного приезда гостей, пожалуй, ярче всего описаны И.А. Гончаровым во вставном эпизоде его путевых записок «Фрегат «Паллада»: «завтрак снова появляется на столе, после завтрака кофе. Иван Петрович приехал на три дня, с женой, с детьми, и с гувернером, и с гувернанткой, с нянькой, с двумя кучерами и с двумя лакеями. Их привезли восемь лошадей; все это поступило на трехдневное содержание хозяина. Иван Петрович дальний родня ему по жене: не приехать же ему за пятьдесят верст – только пообедать! После объятий начался подробный рассказ о трудностях и опасностях этого полуторасуточного переезда» (25, с. 66).
Что же делать еще в деревне. Читать? Но в доме, кроме учебников детей, «Сонника» и гадательной книги ничего нет, а «Ведомости», которые получили от соседа сразу за месяц, давно прочитаны: эти «Ведомости» бродят по целому околотку и уже затерты донельзя. Скука эта изредка прерывается длительными и безрезультатными собеседованиями со старостой, подробным заказом обеда повару да разбором драки в людской кухарки с молочницей, не поделивших благосклонности кучера. Можно бы съездить на мельницу, да слишком жарко. И остается только курить трубку за трубкой, сидя в продавленных креслах.
В подтверждение равнодушия к книгам, даже среди образованных и служилых людей, даже в более поздние времена приведем характеристику помещика и крупного чиновника (представитель старинного рода, владелец 5 000 десятин в Новгородской губернии, юрист по образованию и начальник отделения в Министерстве финансов), сделанную его дочерью. «Отец был человек совсем не книжный. Я никогда не слыхала, чтобы он привел строчку из Пушкина или Лермонтова... Романов он не читал. Даже Толстого и Достоевского мама не могла уговорить его прочитать. В его кабинете стоял свод законов, еще какие-то юридические издания и сочинения религиозных писателей. Но их он читал главным образом во время Великого поста» (96, с. 67).
Как разномастно было русское поместное дворянство – от мелкого «старосветского» до новой чиновной аристократии, появившейся в екатерининские и павловские времена, а то и позже, так же разнотипна была и его усадебная жизнь. У одних, особенно в XVIII, в начале ХГХ столетия, еще сохранялся старинный русский уклад, другие придерживались светского тона. Уже в первой половине XIX в. понемногу стали выходить из употребления старинные обычаи и развлечения, в виде, например, святочных гаданий и ряженых. Среди десятков просмотренных мемуаров почти нет упоминаний об этих развлечениях, разве что Я.П. Полонский пишет о гадании на вещах с подблюдными песнями в девичьей («Кому вынется, тому сбудется....») и о том, что бабушка, человек прошлого века, сидя в гостиной и раскладывая пасьянс, слушала эти песни. Есть одно-два упоминания о рождественской елке, одно, – о том, что на нее приглашались дети дворовых (ведь елка – даже не старинный обычай, ее ввел Петр I и в домашний обиход она вошла в конце XVIII в.). А применительно ко второй половине XIX в. один только Энгельгард пишет о том, как договаривался, чтобы рубившие капусту девки «кричали» песни, да князь Е.Н. Трубецкой рассказывает о присутствии на праздниках в честь дня рождения деда, устраивавшихся на дворе для крестьян. Зато многие мемуаристы с удовольствием вспоминают пикники на лоне природы, с коврами, подушками и самоварами. Собственными ручками собирали баре грибы, удили рыбку, езживали по ягоды (собирали-то их дворовые бабы и девки – это не то, что с лукошком бродить по лесу).
Так что же, помещики совсем не занимались делом? Некоторые – да, передоверялись старостам и управляющим и даже не всегда сводили доходы, которых не знали, с расходами, которых не считали. Что управляющий даст, то и хорошо – на всех хватит; зато и крали же у таких... Дети целыми днями учились, в свободное время гуляли с дядьками и няньками или с гувернерами и боннами, а господа... Даже трудно сказать, куда уходило время. Дворяне средней руки, а иной раз и богатые, все же вникали в хозяйство: ездили в поля и на гумно смотреть за работами («Чище, чище молотите!..» – таким подбадриванием и ограничивалось руководство ими), сажали сады, разумеется, не своими руками, а лишь намечая, присутствовали на выводке лошадей на своих конных дворах, заглядывали в коровники и на птичники. Немало помещиков сами занимались расчетом и строительством мельниц, конструировали ульи, молотилки, веялки, и были в ходу по ближайшим уездам машины их конструкции. Владельцы крупных имений иногда выезжали в заглазные деревни проверить, как идут дела, писали инструкции управляющим (немалое количество таких инструкций дошло до нас, осев в архивах). Барыни варили варенья и пастилу, солили огурцы и сушили грибы – опять же, конечно, не сами, а лишь присматривая за работой. И уж непременным занятием были совещания с управляющими и старостами или прием докладов, ведение записей в журналах работ, сведение счетов по утрам или вечерам, а то и дважды в день у самых рачительных хозяев. Таким образом, заниматься хозяйством значило – осуществлять контроль и учет. Этим, с большим или меньшим усердием, занималось большинство помещиков. Причем наибольшее усердие проявляли мелкопоместные: им-то приходилось думать уже о куске хлеба и учитывать каждое зерно. М.Е. Салтыков-Щедрин пишет о мелкопоместном соседе, который вставал и выезжал в поле вместе с крестьянами, до свету, весь день проводя с ними и бродя по десятинам, чтобы не было огрехов ни на пашне, ни на лугу, ни на жнитве. Зато и сводил концы с концами, не опускаясь до попрошайничества, и даже мог жить «прилично». Иной барин, из тех, что попроше, мог и сам пройтись по лугу с косой, подвалить рядок-другой травы. Некоторые дома занимались ремеслами; особенно популярно было токарное дело, введенное в моду среди дворянства самим Петром Великим. Этим и ограничивались труды и дни русского помещика, что самым фатальным образом сказалось на судьбе русского поместья после отмены крепостного права.
Скучна, тосклива была жизнь в барской усадьбе, особенно если ее владельцы не знали иных способов развлечения, кроме простейших, и иной жизни, кроме растительной.
