«Я в Вологду попал бог весть какой печальною судьбою...»
Нашествие Наполеона вынудило многих жителей Москвы и некоторых провинциальных городов
покинуть свои жилища и отправиться в Нижний Новгород, Петрозаводск, Вологду и другие тыловые города. Утопая в грязи, тянулись подводы правительственных учреждений, обозы с ранеными воинами, нестройные ряды ополченцев, эвакуированное население, колонны пленных. Огромное государство превратилось в «кишащий муравейник».
Отличительной чертой эпохи Отечественной войны 1812 года стало стирание резких границ между столичной, погруженной в политику, жизнью и «вековой тишиной» жизни провинциальной. События наполеоновского нашествия внесли в облик периферийных территорий существенные перемены. На смену привычной каждодневности пришли ускоренное течение «социального времени», новые общественные настроения и эмоциональное восприятие 
происходящих событий. Современники вспоминали, что в тихом северном городе, каким являлась Вологда, осенью 1812 года царило необычайное оживление. Будущий декабрист Д. И. Завалишин отмечал в своих воспоминаниях: «Вологду мы нашли набитую уже битком приезжими, удалившимися из губерний, ближайших к Москве и Петербургу и из находившихся по пути движения неприятеля».
Среди тех, кто в это время оказался в старинном губернском городе, был поэт П. А. Вяземский, вскоре ставший весьма известным. В июле 1812 года он, как и тысячи его сограждан, вступил в ряды защитников Отечества. Записавшись в Московское ополчение, он был принят на службу адъютантом генерала М. А. Милорадовича. Принимал участие в Бородинском сражении. За проявленные храбрость и отвагу в этой битве награжден орденом святого Владимира 1-й степени. Вяземский был болен, и вскоре после сражения покинул ополчение. В конце сентября 1812 года он вместе с семьей прибыл в Вологду и поселился в центре города, неподалеку от Соборной площади.
Один из первых вологодских краеведов И. Н. Муромцев в своей статье «Церковь Николы Чудотворца на Глинках», опубликованной в неофициальной части второго номера «Вологодских губернских ведомостей» за 1848 год, изложил бытовавшее среди горожан предание, содержание которого может помочь читателю прикоснуться к атмосфере
предвоенной и военной Вологды.
Устная городская традиция свидетельствовала, что незадолго до начала Отечественной войны, в 1811 году, одной из благочестивых прихожанок храма Николы на Глинках явился во сне образ Божией Матери. Богородица предупредила женщину о приближающемся великом бедствии. 20 июля 1812 года предзнаменование повторилось вновь. Вскоре иконописный образ Божией Матери Казанской был чудесным образом обретен и помещен в специально выстроенную по этому случаю часовню. В военную пору к новоявленной иконе началось активное паломничество. Горожане и находившиеся в городе беженцы молили Небесную Заступницу о помощи своим родным и близким, о скорой победе над врагом.
Получив радостные известия об оставлении Москвы неприятелем и его отступлении из России, горожане обратились к епископу с прошением о перенесении иконы из часовни в церковь. 22 октября 1812 года после крестного хода и торжественного богослужения почитавшийся чудотворным образ был поставлен в летнем храме Никольской Глинковской церкви.
После окончания Отечественной войны от явленной иконы происходили многочисленные исцеления, фиксировавшиеся специальными записями. Ежегодные празднования, посвященные образу Богородицы (8 июля и 22 октября), осуществлялись вплоть до закрытия храма в конце 1929 года.
По соседству с Вяземскими проживал давний друг их семьи — поэт Ю. А. Нелединский-Мелецкий. Соседство сблизило старых знакомых и способствовало установлению творческих контактов. В этой связи следует отметить, что во время пребывания в Вологде Нелединский повторно перевел «Тормасову оду» и, по замечанию Вяземского, она стала «достойна подлинника». Сам же Вяземский написал в Вологде такие стихотворения, как «В альбом Татьяне Николаевне Остолоповой», «Путь к честности», «Песня», «Оправдание Вольтера», «Вакхическая песня».
Из воспоминаний П. А. Вяземского: «Вологодский поэт Остолопов, заимствовав тогда
счастливое и пророческое выражение из письма ко мне А. И. Тургенева, заключил одно патриотическое стихотворение следующим стихом: Нам зарево Москвы осветит путь к Парижу... Таким образом, в нашем вологодском захолустье выведен был ясно и непогрешительно вопрос, который в то время мог казаться еще весьма сомнительным и в глазах дальновидных политиков. Недаром говорят, что поэт есть вещий. Могли Наполеон вообразить, что он имел в Остолопове своего злого вещего и что отречение, подписанное им в Фонтенбло в 1814 году, было еще в 1812 году дело уже порешенное губернским прокурором в Вологде...».
Вяземский П. А. Сочинения: в 2 т. М., 1982. С. 284-285.
Часто поэты проводили время у «третьего литературного посредника» — вологодского епископа Евгения (Болховитинова), «многие и обширные сведения, редкое добродушие которого придавали этим беседам особенную прелесть». Евгений занимал вологодскую кафедру в 1808—1813 годах. Он благословил вологодских добровольцев, ушедших в Петербургское ополчение. Епископ Евгений был первым историком и собирателем древностей Вологодской епархии. При посредничестве П. А. Вяземского осенью 1812 года он приобщился к созданию знаменитой «Истории государства Российского». Епископ Евгений отправил из Вологды ее автору - Н. М. Карамзину— несколько старинных рукописей, среди которых особенно выделялся «Боянов гимн».
Осенью 1812 года П. А. Вяземский установил контакты с поэтом Н. Ф. Остолоповым, служившим тогда в Вологде губернским прокурором. Начинающий столичный поэт сделал это оригинальным образом — он направил губернскому прокурору письмо со стихотворным приглашением посетить
его временное пристанище:
Я в Вологду попал бог весть
Какой печальною судьбою.
Московский житель с ранних пор
Как солнце мой увидел взор,
О Вологде, перед тобою
Я признаюсь, — не помышлял,
Ни в явь, ни между сновидений
О ней не думал, не гадал...
Вяземский сообщал о одолевающей его «скуке одинокой», о желании познакомиться с новыми людьми и о том, что при чтении адрес-календаря он увидел в списке чиновников имя Остолопова:
Светлеет пасмурный мой взор —
Здесь муз любимец прокурор!
Не откажи ты мне во дружбе,
В одной считаемся мы службе,
Хотя и не в одних чинах...
Остолопов откликнулся ответным посланием, в котором выражал радость по поводу приезда Вяземского, благодарил за приглашение, однако сожалел, что его визит не может состояться:
Могу ль явиться я с повязкой,
С ужасной, черной головой,
Как с обгорелой булавой?
Злодеи на меня напали,
Ограбили и пощелкали
Так сильно, крепко, что чуть-чуть
Не привелося мне махнуть
Туда...
Но дело, право, не о том:
По чести, в незнакомый дом
Предстать уродом очень стыдно.
И так уж поневоле видно,
Я должен неучтивым быть,
Сперва тебя к себе просить.
Приди — прошу и ожидаю...
Обменявшись стихотворными посланиями, поэты встретились, и между ними завязалась дружба. «Вообще литература, — вспоминал Вяземский о жизни в Вологде, — была любимым развлечением в тяжкую осень 1812 года. Особенно, когда военные действия приняли лучший 
оборот и с освобождением Москвы от неприятеля сердце у нас отлегло и ... прежние испытания были забыты». Оказавшись оторванным от привычной московской жизни, Вяземский остро ощущал отсутствие старых друзей, составлявших довольно узкий круг поэтического сообщества. С нетерпением он ожидал от них писем. Именно из Вологды осенью 1812 года поэт направил стихотворное послание «К моим друзьям Жуковскому, Батюшкову и Северину».
Вяземский переписывался с поэтами и общественными деятелями К. Н. Батюшковым, В. Л. Пушкиным, Д. П. Севериным, П. В. Мятляевым, Н. Ф. Грамматиным. Из Петербурга ему приходили письма от Н. М. Карамзина и В. Л. Жуковского. Последнее письмо в Вологду П. А. Вяземскому пришло в конце января 1813 года от А. С. Грибоедова. В опустошенную Москву собирались ее жители, и будущий автор комедии «Горе от ума» зазывал поэта отправиться в Первопрестольную: «Бросайте же Вологду и приезжайте насладиться той радостью, с которой вас встретят все наши добрые знакомые, к которым прошу причислить и вашего усердного А. Грибоедова. Тысячу добрых пожеланий от меня князю».
Покинул Вологду Вяземский в феврале 1813 года. Первоначально он намеревался вернуться в армию, однако по слабости здоровья покинул службу и поселился в имении Остафьево.
Известный русский поэт Константин Николаевич Батюшков в стихотворении «К Дашкову», написанном в марте 1813 года, передал эмоциональную атмосферу патриотического подъема в самый тяжелый момент Отечественной войны.
Мой друг! я видел море зла
И неба мстительного кары:
Врагов неистовых дела,
Войну и гибельны пожары.
Я видел сонмы богачей,
Бегущих в рубищах избранных,
Я видел бледных матерей,
Из милой родины изгнанных!
Я на распутъи видел их,
Как, к персям чад прижав грудных,
Они в отчаяньи рыдали
И с новым трепетом взирали
На небо рдяное кругом.
Трикраты с ужасом потом
Бродил в Москве опустошенной,
Среди развалин и могил;
Трикраты прах ее священной
Слезами скорби омочил;
И там, где зданья величавы
И башни древние царей,
Свидетели протекшей славы
И новой славы наших дней;
И там, где с миром почивали
Останки иноков святых,
И мимо веки протекали,
Святыни не касаясь их;
И там, где роскоши рукою,
Дней мира и трудов плоды,
Пред златоглавою Москвою
Воздвиглись храмы и сады, —
Лишь угли, прах и камней горы,
Лишь груды тел кругом реки,
Лишь нищих бледные полки
Везде мои встречали взоры!..
А ты, мой друг, товарищ мой,
Велишь мне петь любовь и радость,
Беспечность, счастье и покой
И шумную за чашей младость!
Среди военных непогод,
При страшном зареве столицы,
На голос мирныя цевницы
Сзывать пастушек в хоровод!
Мне петь коварные забавы
Армид и ветреных Цирцей
Среди могил моих друзей,
Утраченных на поле славы!..
Нет, нет! талант погибни мой
И лира, дружбе драгоценна,
Когда ты будешь мной забвенна,
Москва, отчизны край златой!
Нет, нет! пока на поле чести
За древний град моих отцов
Не понесу я в жертву мести
И жизнь, и к родине любовь;
Пока с израненным героем,
Кому известен к славе путь,
Три раза не поставлю грудь
Перед врагов сомкнутым строем, —
Мой друг, дотоле будут мне
Все чужды Музы и Хариты,
Венки, рукой любови свиты,
И радость шумная в вине!Батюшков К. Н. Стихотворения. М., 1987. С. 61-63
Одновременно с П. А. Вяземским в эвакуации в Вологде находились профессор Московского университета Христиан Шлецер, известный московский врач и автор «Истории медицины» Рихтер, а также предводитель русских масонов О. А. Поздеев. Следует отметить, что в Вологде еще никогда сразу не собиралось столько известных людей. Все они внесли заметное оживление в патриархальную жизнь губернского города. Во время Отечественной войны 1812 года в этот уголок старины со всех концов страны шли потоком письма с известиями о литературной и общественной жизни государства. По-особому относились к письмам из армии — они переходили из рук в руки, выполняя функции газеты: их не стеснялись передавать друг другу и переписывать.
Осенью 1812 года в Вологде можно было встретить сподвижника М.
М. Сперанского опального М. Л. Магницкого. В Вологду, назначенную ему местом ссылки, Магницкий прибыл 28 марта 1812 года. Поселился он во Фрязинове — отдаленной заречной части города. По отношению к бывшему высокопоставленному государственному чиновнику вологодский губернатор оказывал «всякую пристойность по его чину», но, вместе с тем, предпринимал меры для организации наблюдения за бывшим сановником. Столичные власти предписывали губернатору постоянно «доносить министру полиции обо всем замечательном на счет изгнанника и всех лицах, с которыми он будет иметь знакомства или частыя свидания; письма его, равно и к нему присылаемыя, представлять в подлиннике к тому же министру, для доклада государю, даже тогда, когда его величество будет находиться в отлучке из Петербурга». Наблюдение показывало, что ссыльный в Вологде жил «тихо и скромно, не заводил ни с кем особеннаго знакомства и в положении своем казался довольно спокойным». Обыватели губернского города сторонились «неблагонадежного» чиновника, подозревая его в связях с французами. Однако, как следует из документов, все же находились вологжане, помогавшие Магницкому тайно переправлять в другие города корреспонденцию. В период вологодской ссылки он смог весьма активно обмениваться корреспонденцией с М. М. Сперанским, действительными статскими советниками П. Г. Мосальскими Ф. И. Цеером, К. и Ш. Кавелиными и другими. Кроме того, М. М. Сперанский, зная, что его адресат «нуждается в средствах для существования, препровождал к нему... денежные вспомоществования».
Отстранение от власти и немилость императора по отношению к некогда всесильному сановнику продолжались четыре года. Познакомившись в конце своей ссылки через П. И. Мелиссино с графом А. А. Аракчеевым и сумев снискать расположение управляющего делами Собственной его императорского величества канцелярии, опальный чиновник в августе 1816 года был отправлен в Воронеж на должность вице-губернатора.
Одновременно с жителями Первопрестольной в Вологду были эвакуированы ценности и святыни Московского Кремля. Сохранившиеся источники позволяют восстановить этот процесс с точностью до дня.
26 августа. Обер-прокурор Святейшего Синода князь А. Н. Голицын в письме к викарию Московскому епископу Дмитровскому Августину интересовался о предпринятых мерах по сохранению московских ризниц на случай оккупации Москвы. Преосвященный в ответе А. Н. Голицыну сообщил, что в данном мероприятии руководствуется указаниями графа Ф. В. Ростопчина. В письмах к главнокомандующему викарий настаивал на необходимости отправить из столицы, «во всех церквах и монастырях обобрав серебряные утвари и другие драгоценности». Граф на это мероприятие не согласился, «ибо все церковное серебро, ежели попадет в руки неприятелю, не может зделать значительного для России убытка, а между тем обобрание церковных утварей может произвести в народе волнение и опасное смятение». Ростопчин предложил викарию Августину приготовить к отправлению из Москвы лишь сокровища, хранящиеся в ризнице. Особо почитаемые иконы и те церковные сокровища, «что всегда открыты народу», были исключены из списка готовящихся к эвакуации ценностей. Московский викарий поручил ректору Духовной академии и Симоновскому архимандриту Симеону собрать патриаршую ризницу и библиотеку, святое миро в серебряных кувшинах, подготовить к эвакуации все хранящиеся в соборных и монастырских ризницах драгоценности.
30 августа. Обстановка на фронте угрожающая. Главнокомандующий в Москве письменно указал викарию Августину отправлять соборную ризницу в Вологду.
31 августа. Отступление русской армии продолжалось. До Москвы оставался лишь один дневной переход. Викарий Московский епископ Дмитровский «имел личное сношение» с графом Ф. В. Ростопчиным. Обсуждалась роль приходских священников Москвы в ходе эвакуации церковных ценностей. Им поручено отвозить «с собою из церквей, сколько могут, серебреные утвари». Священники, в соответствии с согласием главнокомандующего, «вывезли с собою некоторые утвари значительной цены или скрыли их в местах удобных».
1 сентября. Теснимая неприятелем русская армия подходит к Москве. До города совсем недалеко: уже видны Замоскворечье и Кремль, многие соборы и монастыри Первопрестольной. На совете в Филях ставка главнокомандующего М. И. Кутузова принимает решение об оставлении Москвы. В этот день викарий служил в Успенском соборе. Москва, по свидетельству Августина, представляла собою фронтовой город: «Дорога от моего подворья до Кремля покрыта была пушками и прочими воинскими снарядами». Ценности и святыни Московского Кремля, погруженные вместе с ризницами московских монастырей, патриаршей библиотекой, архивом дел Московской консистории и Московской конторы Святейшего Синода, было решено отправить в Вологду под надзором высшего московского духовенства.
2 сентября. В Москве началась массовая эвакуация. Обозы с церковными ценностями направились по дороге через Ярославль в Вологду. Их сопровождали ректор Духовной академии Симеон, протоиерей Архангельского Кремлевского собора Алексей Шумилин и настоятели ряда московских монастырей.
Начало октября.Сокровища прибыли в Вологду и были помещены в Спасо-Прилуцком монастыре. Для их размещения использовали огромный Спасский собор, стоявший пустым, поскольку в нем в 1811 году произошел сильный пожар.Будущий декабрист Дмитрий Иванович Завалишин оставил в своих воспоминаниях записи,
посвященные пребыванию в эвакуации в Вологде в 1812 году. Дмитрию было тогда около десяти лет:
«Живо помню и до сих пор глубоко поражавшие меня сцены у церкви Спаса Обыденного... Помню очень хорошо, что всегда не только сама церковь, но и вся площадь перед нею бывали сплошь набиты народом и там, при совершении ежедневно молебствия об избавлении от врагов, вид коленопреклоненного, оглашающего площадь рыданиями народа производил на меня потрясающее, никогда не изгладимое впечатление.
Общее отчаяние после взятия Москвы было тем сильнее, что никому уже не доверяли: везде видели несомненные доказательства измены, приводя даже слова, будто бы сказанные самим Бонапартом, что у русских стены (народ) крепки, да столбы (вожди) слабы...».
Завалишин Д. И. Из воспоминаний современника о 1812 г. // Вологодские епархиальные ведомости. 1884. № 10. С. 206.
В конце декабря. 1812 года сокровища Московского Кремля были отправлены из Вологды обратно в Москву.Преосвященный Ириней, архиепископ Иркутский, оказавшись на покое в Спасо-Прилуцком монастыре в 1831 году в тех кельях, в которых в 1812 году жило московское духовенство, на косяке одного из окон обнаружил стихи, написанные карандашом игуменом московского Угрешского монастыря Павлом. Стихи эти Ириней «поновил чернилами» и «обвел ... клеймом для сохранения в потомстве». Игумен Павел в 1812 году в признательность обители начертал: В то время, в грозную для церкви ту годину, Как новый Юлиан, в надменности своей, Безбожною рукой коснулся алтарей, (Разбойник, взяв царя подложную личину), Как сорван крест Христов с Ивановской главы, Как града житеш от буйств врага страдали, (Их крыло рубище — тирана вечный стыд), В то время в сих стенах спокойно пребывает Игумен и архимандрит: Один монастыря Угрешского Николы, Другой святителя, что в Греции глаголы В железныя сердца златые изливал. О, адских замыслов коварный исполнитель! Прерви змеиный тон, Парижанин Лессепс! Нас гласом матерним Москва к себе зовет. Прости, священная обитель! Как ты покоила, как ты хранила нас, Так да покоит Бог тебя на всякий час...
Фортунатов Ф. Н. Памятные заметки вологжанина // Русский архив. 1867. Год пятый. № 12. Стлб. 1649-1708.
Любопытно, что на кровле монастырского корпуса, в котором помещались кельи преосвященного Иринея, по словам краеведа Ф. Н. Фортунатова, долгое время оставался и еще один памятник времени Отечественной войны 1812 года: три украшенные гирляндами цветов декоративные урны, на одной из которых было изображение Всевидящего Ока с подписью «1812 год». Ниже располагалось двустишие, адресованное монастырю:
Безбедно Бог меня в сей лютый год хранил,
Москве разсеянной убежищем я был...
Захваченная войсками Наполеона Москва оказалась в бедственном положении. В покинутом жителями городе целую неделю свирепствовали пожары, уничтожившие большую часть его застройки. Многие здания Москвы, в том числе почитаемые всей Россией кремлевские соборы, были осквернены и разграблены неприятелем. Но ценнейшие памятники русской церковной старины были спасены. И спасены они были в Вологде...
