Иван Евдокимов - "Северное зодчество"
Бесконечно лесная, болотно-равнинная, с долгими светлыми зимами, матово-золотыми летами, дымчато-воющей осенью и синей весной — северная Русь родилась загадочной, мистической, проникновенной, опечаленной, хмурой, задумчивой и замкнутой в самой себе. От Новгорода до Ледовитого океана протянулось как бы особое государство. Только сильный и здоровый оставался жить в этом государстве. Все слабое, хилое умирало, побеждаемое природой,— и только отбор побеждал природу. Отсюда малолюдность населения северной Руси, но отсюда же и великое северное искусство. Огромные лесные пространства и непроходимые топи отрезали Север от остальной России заповедной стеной и позволили своим родовым обитателям создать своеобразную жизнь и своеобычное искусство. Организовав сильного северного человека, природа дала ему материал для творчества — дерево, материал нежный, податливый и живой. Сотворилось дивное деревянное зодчество — многоглавые, многошатровые, многокупольные церкви, звонницы, часовни, молельни, домики с затейливой резьбой, балкончиками, жгутовидными поясами наличников и острым серебристым лемехом. Заволочная Русь, предоставленная самой себе, уберегавшаяся от всяких влияний соседей в силу естественных преград — лесов и тысячеверстных расстояний, всю свою художественную индивидуальность сосредоточила на зодчестве и создала его настолько прекрасным и своеобразным, неповторимо русским, что известный художник и знаток старины Н. Рерих мог назвать Север «Римом России, Русской Италией». Это не преувеличение, это тончайшее проникновение и понимание. И в самом деле, к деревянному зодчеству надо подходить с особыми чувствами, как к мировой ценности. Когда мы перестанем быть только мытарями, только жалкими нытиками на бедность наших художественных достижений, то мы все это почувствуем. Наше северное зодчество от простой крестьянской избы до величавых храмов в дальних уездах, в Олонии, на Мурмане, Кокшеньге — сплошное чудо. Это не бахвальство, в котором мы, кажется, меньше всего всегда были повинны, это становится общепризнанной истиной в художественных кругах России и на Западе — мериле наших правд и справедливостей по традиции. Вот вы едете по Вологде, Сухоне, Кубенскому озеру или по Северной Двине, Мезени, Онеге, или по Олонецким озерам, по Кеми — перед вами встает дивный облик старой, избяной, деревянной древней Руси, который даже теперь, в несколько измененном виде, благодаря тут инде выскакивающим кускам заносной новой городской культуры, все-таки указывает нам, какой была его древняя, многовековая Русь. Посреди неоглядных лесов поднимаются, как огромные ели, церкви, колокольни, или, как наши северные стога, стоят они по тихим полянам, таинственные и единственные во всем мире. И вы сразу чувствуете, что не случайно безыменные мастера так хорошо, так тонко расставили их по всему Северу, так удивительно выбрали места для них. Слить с окружающей местностью архитектурное сооружение, как бы уловить композицию местности, сотворенную великим художником — природой,— высшая задача зодчего.
И для того чтобы это было удачно, надо иметь талант, вкус, еще раз талант и еще раз вкус. Издали эти деревянные сооружения — церкви, колокольни, избы, часовни, погосты — производят впечатление забытых древних городков былинного времени, когда народ переживал героический эпос своей истории со всей его глубиной первоначальной свежести, когда все было ново, когда пела каждая река, каждая дождинка, капля и шум ели был многозначительнее, чем он теперь врывается в наши пресыщенные и утомленные уши.
Та исключительная по аромату поэзии легенда об исчезающих городах в озерах, городах Китежах, потонувших колоколах как бы начиналась здесь, пробудила творческую мысль народа к созданию поэтического образа. Но что же мы видим? Почему мы считаем дошедшее до нас деревянное зодчество Севера древним, типичным для Руси какого-нибудь XII — XIV веков? Ведь мы же знаем, что деревянная Русь в каждые сто лет выгорает, исчезает? До нас дошли деревянные сооружения Севера — один-два-три — с самой ранней датой конца XVI столетия?
На Севере больше, чем где-либо, и ныне происходит пожаров, вследствие преобладающих построек из дерева; в древней Руси их было, конечно, еще больше, так как древняя Русь освещалась лучиной. Но что значит пожары в спокойной лесной стране, когда под руками столько ничего не стоящего строительного материала, когда деревянная стройка так быстра, в одно лето, а артели мастеров — плотников убереглись от пожара. Сгоревший храм, изба на не остывшем еще пожарище начинали воздвигаться вновь. А народ так сживается со всей окружающей обстановкой, формами быта, формами жилья, что эти вновь поднимавшиеся из пепла сооружения, безусловно, были весьма похожими, если не точными со сгоревшими. Да и выбор был так обширен, так неизмеримо-разнообразен. Поэтому датировка XVI веком может быть смело отнесена к значительно раннему времени, к XIV—XV столетиям. К тому же после, в изменившихся условиях жизни, когда уже Север перестал быть так разобщен от остальной России, пролегли дороги, лесные просеки разорвали на части непроходимые леса, увеличилось население, оживилась торговля, стали влиять государственные центры — Москва, Петербург, а с ними покатилось влияние новой культуры, мы наблюдаем упорное себялюбивое нежелание расстаться с родными, близкими, своими формами. Запаздывание на Севере может исчисляться столетиями. Например, Петроград весь был охвачен увлечением классическим стилем во второй половине XVIII века, никакого другого он не признавал и не желал признавать, в это время Север спокойно и любовно возводил сооружения в приемах и типах XV века. Не нужно еще забывать, что Север только в XVI столетии кое-где возвел каменные сооружения по городам — и до XIX века вся огромная площадь северного края была покрыта почти только памятниками деревянного зодчества. Объединяя все воедино — мы действительно можем современное северное деревянное зодчество считать непосредственно идущим из глубочайшей древности. Тот иллюстративный материал, который оставили нам западные путешественники, неоднократно навещавшие Русь и писавшие о ней — Мейерберг, Олеарий, Ченстлер, Флетчер и другие, только подтверждают этот вывод. Диковинное искусство и терпкий, необычайный для западного человека быт Руси всего глубже поражали зрение и слух путешественника, он стремился невольно запечатлеть их насколько возможно отчетливее, показательнее. И прибавлять не было крайности: искусство и быт одной своей живой подлинностью были гораздо занимательнее самых экзотических небылиц...
