Контуры системы
Монастыри Русского Севера, во множестве существовавшие в этом крае, к концу XVII века состояли в тесной и органической взаимосвязи. В первую очередь она была вызвана духовным преемством одних обителей от других.
В. О. Ключевский с присущим лишь ему изяществом изложения и образностью примеров так описал генетическое родство северно-российских монастырей.
“Если вы проведете от Троицкого Сергиева монастыря две линии одну по реке Костроме на реку Вычегду, другую по Шексне на Белоозеро, этими линиями будет очерчено пространство, куда с конца XIV века, усиленно направлялась монастырская колонизация из монастырей центрального междуречья Оки—Волги и их колоний. Небольшие лесные речки, притоки Костромы, верхней Сухоны и Кубенского озера, Нурма-Обнора, Монза, Лежа с Комелой, Пельшма, Глушица, Кушта унизывались десятками монастырей, основатели которых выходили из Троицкой Сергиевой обители, из Ростова (св. Стефан Пермский), из монастырей Каменного на Кубенском озере и Кириллова Белозерского. Водораздел Костромы и Сухоны, покрытый тогда дремучим Комельским лесом, стал русской заволжской Фиваидой. Движение шло полосами по рекам, не соблюдая географической последовательности, делая широкие скачки от Троицкого Сергиева монастыря к Белоозеру (монастырь Кирилла Белозерского), а с Белоозера прямо на Соловецкий остров, сливаясь с боковым течением, шедшим туда же к Белому морю из Новгорода. Во второй половине XV века монастырская колонизация перешла из Белозерского края в бассейн реки Онеги; постриженник Кириллова монастыря преп. Александр Ошевнев поставил Ошевенский монастырь к северу от Каргополя, на притоке Онеги, получив пособие от родителей, а между тем еще в 1429 году более ранний постриженник того же монастыря— Савватий поставил первую келью на Соловецком острове, где вскоре после его смерти выходец из Новгорода Зосима устроил знаменитый беломорский монастырь. Колония более ранняя иногда уходила в известном направлении дальше позднейших. В промежутках между метрополиями и этими ранними колониями и между полосами колонии оставалось много углов, столь же пустынных, как и дальнейшие пространства, в которые еще не проникала ни крестьянская, ни даже монастырская колонизация. Выходцы из разных монастырей в своих пустынных поисках обращались по временам и к этим обойденным промежуточным захолустьям. Так продолжалось дело и в XVI веке. В переставших дремать, но все еще глухих лесах по Шексне и ее притокам, по Костроме с Нурмой-Обнорой, по Сухоне с ее притоками Песьей Деньгой и Маркушей появляются новые монастырские точки. Старые метрополии высылают сюда новые колонии; иные колонии в свою очередь становятся деятельными метрополиями. Основанный в конце XV века на реке Нурме монастырь преп. Корнилия Комельского, выходца из обители преп. Кирилла Белозерского, в XVI веке выдвинул основателей 6 новых монастырей на берега Обноры, Белоозера, притока Шексны Андоги и даже Сойги, притока Вычегды. Неведомый инок Пахомий, вероятно, в самом начале XVI века далеко оставил за собой Шексну и по Онеге продвинулся за Каргополь, поставив в 50 верстах от него к ceверу монастырь на реке Кене, а постриженник пахомиев двинский крестьянин Антоний передвинулся на Двину под Холмогоры и в78 верстах от них к югу основал среди озер на притоке Двины Сии Сийский монастырь”.
Это родство в немалой степени усиливалось и тем, что основные очага монастырей находились в районах Севера, традиционно связанных друг с другом мощными речными магистралями, озерами и волоками. Группа вологодских монастырей—самых многочисленных и тесно расположенных—по Сухоне была связана с Устюжско-Соль-Вычегодским кустом монастырей, а он в свою очередь—по Двине с монастырями нижнего Подвинья и Беломорья. Беломорские обители по р. Онеге выходили к Каргополю, а по Выгу — к группе монастырей и пустынь Прионежья, от которых уже открывался путь к монастырям Приладожья и Олонецкого края. Еще один мощный очаг православного монашества—Белозерье—был как бы связующим звеном между вологодским очагом и новгородскими монастырями. Цепь замыкалась, и возникало грандиозное кольцо монастырей, охватывавших европейский Север России. Крупнейшие и известнейшие обители располагались по его окружности. Внутри же кольца и за его пределами, на периферии, россыпью располагались малые монастыри и пустыни.
В каждом из основных очагов возникала специфическая иерархия, принятая лишь в мире православных монастырей.
Монастыри отличались друг от друга настоятельством: одни могли возглавляться архимандритами, другие—игуменами, третьи—строителями (иеромонахами, иеродиаконами, монахами). Игуменское настоятельство было выше строительского, а ранг архимандрии —выше, чем игуменство. Поэтому архимандриям как старшим поручался надзор над близлежащими монастырями, точно так же игуменам—над соседними пустынями. Старший опекал, но и—при необходимости— помогал и защищал младшего.
Исследователь Г. Прошин, характеризуя типы православных монастырей, отмечает: “Наконец, к числу монастырей принято относить монастырские подворья и архиерейские дома. И то, и другое правильно лишь формально. Подворье — это своеобразное хозяйственное представительство монастыря в каком-либо городе. Обычно это склад товаров, контора и пр. Представительствовали один-два монаха. Не всякое подворье имело свой храм. Подворью присущи и более тонкие “дипломатические” функции в “высших сферах”. Из 48 монастырских подворий, официально существовавших в предреволюционный период, 25 находилось в Петербурге, а из остальных большая часть — в Москве”. Добавим лишь, что в XVIII веке подворий было значительно больше.
Существовали также монастыри приписные, т. е подчиненные какому-либо крупному монастырю, лишенные самостоятельности. Среди них часто встречались пустыни (особо уединенные небольшие монастыри) и скиты (как бы филиалы крупных монастырей; было принято, что в скитах проживали схимники, отшельники, т. е. те из братии, кто взял на себя особо строгие обеты).
Различались монастыри и по юрисдикции. Абсолютное большинство из них подчинялось архиерею той епархии, в пределах которой размещалось. Особняком стояли так называемые ставро-пигиальные монастыри, подчиненные непосредственно патриарху. Среди них — Соловецкий монастырь, во главе которого стоял наместник патриарха в сане архимандрита. Ставропигии выводились из непосредственной юрисдикции епархиальных архиереев.
Женские монастыри все возглавлялись игуменьями.
Бывали между монастырями и различия, понятные лишь немногим: например, знаки отличия, данные настоятелю в качестве особой привилегии. Так, архимандрит Спасо-Прилуцкого монастыря под Вологдой с 1651 года обладал правом служения в жемчужной митре и в стихаре (обычно—архиерейские знаки отличия), а с 1727 года получил право иметь сулок (посох с особым двойным покровом) и служить на ковре. В монастырской среде подобным знакам отличия всегда придавалось большое значение.
Наконец, существовали монастыри общежительные и необщежительные. Они различались внутренним уставом. “Общежительный монастырь—это монашеская община с нераздельным имуществом и общим хозяйством, с одинаковой для всех пищей и одеждой, с распределением монастырских работ между всей братией; ничего не считать своим, но все иметь общее— главное правило общежития”,—писал Ключевский. Таких монастырей было сравнительно немного.
В рамках какого-либо очага (Подвинье, Белозерье, Вологда и т. д.) между монастырями складывалось своего рода “разделение труда”. Один-два монастыря определяли лицо региона, авторитет его монастырей (Соловки, Антониево-Сийский, Спасо-Прилуцкий, Кирилло-Белозерский, Александро-Свирский и т. д.). Всегда находились одна-две обители, кои брали на себя роль местного “исправительного учреждения”, куда епархиальные власти натравляли отбывать наказание провинившихся клириков (Николо-Корельский, Спасо-Каменный и др.) Женские монастыри имели функции “художественной мастерской”, снабжая храмы и монастыри округи изделиями своих мастериц. Находились обители, где возникал центр местного иконописания, книгописания и т. д. Как правило, один-два монастыря отличались особой строгостью порядка. В каждом очаге обязательно были тихие пустыни, где могли духовно возрастать старцы-наставники, а также отдохнуть на покое после многолетних трудов почтенные настоятели. Разумеется, специально такого распределения обязанностей никто не организовывал, и в известной степени оно довольно условно, зыбко, но тем не менее его наличие просматривается в действительности севернорусских монастырей.
В заключение отметим, что при всех различиях и особенностях, складывавшихся в довольно яркую и многоцветную картину, в старой допетровской монастырской традиции Севера было то общее, что роднило всех, независимо от иерархических и прочих отличий. Речь идет о том, что основу братии здесь всегда составляли крестьяне.
Известно, что монашеский клобук как бы уравнивал всех: и бывшего боярина, и бывшего купца, и вдового попа, и крестьянина. И несмотря на некоторую условность этого равенства, представителям непривилегированных сословий в рамках церковного служения открывалась более вероятная, чем на ином поприще, возможность достичь определенной высоты положения. К северным монастырям, удаленным от больших городов и окруженным крестьянским миром, это замечание имело самое прямое отношение. Здесь не редкостью было быстрое продвижение крестьян по ступеням монашеской иерархии. Принимая монашеский постриг в зрелом и работоспособном возрасте, грамотный и толковый крестьянин со временем становился казначеем, келарем, управителем монастырских вотчин, оставаясь при этом по-крестьянски осторожным и бережливым, трудолюбивым и рачительным, упорным и расчетливым. В случае же принятия священного сана такой крестьянин вырастал и до настоятеля — игумена, архимандрита.
