Отечественная война 1812 года
Отличительной чертой эпохи Отечественной войны 1812 года являлось стирание резких противоречий между столичной, погруженной в политику жизнью и «вековой тишиной» жизни провинциальной. Экстремальность событий наполеоновского нашествия внесла в облик периферийных территорий существенные изменения, поскольку на смену обычной каждодневноти пришли ускоренное протекание социального времени, динамичность психологических процессов, изменение общественных настроений и чувств. Огромнейшее государство в одночасье превратилось в «кишащий муравейник», и, подобно броуновскому движению, напоминало сплошную магистраль, вдоль которой тянулись обозы с ранеными защитниками Отечества, нестройные ряды ополченцев, эвакуированное население, пленные и утопавшие в грязи подводы правительственных учреждений. Центр в России сместился на периферию, все дороги в государстве теперь вели в провинцию, в тыловые губернии.
Стремились во внутренние губернии и иноземные подданные...
Сохранившиеся источники позволяют говорить, что в 1811 году проездом через вологодские земли следовала наполеоновская шпионская группа. Проехав от Радзивилова в Москву, а оттуда в Архангельск, Вологду, Калужскую, Тульскую, Орловскую, Курскую, Воронежскую, Тамбовскую, Рязанскую губернии, Нижний Новгород, Пензенскую губернию и Оренбург, разведчики снимали «положение городов, рек, переправ», делали «сим модели», замечали, «есть ли где укрепления, имеют ли крестьяне оружие, находятся ли по селам довольные запасы хлеба...» После получения необходимых сведений Наполеону с нарочным отправлено донесение, в котором отмечалось, что «в означенных губерниях никаких укреплений нет и провианта достаточно в сельских магазейнах». На протяжении всего своего маршрута от Архангельска до Оренбурга наполеоновские разведчики занимались топографической съемкой местности, интересовались переправами через реки, «рассматривали, есть ли у крестьян оружие, и в каком крестьяне об
нашем императоре (Наполеоне) мнении, и есть ли армия внутри России». При возвращении через территорию области Войска Донского 5 августа 1812 года разведчиков арестовала русская контрразведка. Арестованным учинили допрос, они сообщили о составе своей группы, ее маршруте и выполненных действиях. Однако истинная цель визита наполеоновских шпионов русскому командованию осталась неизвестной...
По образному выражению известного русского писателя Л. Н. Толстого, после перехода в июне 1812 года через Неман наполеоновских армий в отечественной истории началось «противное человеческому разуму и всей человеческой природе событие». Начало войны Франции против России обрушило на государство неистовые злодеяния врага. И в этой ситуации на защиту своего Отечества поднялось все население. Император немедля обратился к российским сословиям с манифестом о сборе ополчения. Через некоторое время от государя последовало новое повеление с разъяснением правил созыва временного ополчения.
Многие жители губернского города, и прежде всего простые люди (ремесленники, мещане, купцы), стали подавать прошения о зачислении их в народное ополчение. Более 140 вологжан сразу же после получения известий о начале военных действий записалось в ополченцы. Народный характер Отечественной войны 1812 года проявился в оказании материальной помощи на военные нужды. Жители Вологды пожертвовали более 25 тысяч рублей, жители Великого Устюга - более 10 тысяч рублей, население Верховажского посада — более 1,3 тысячи рублей. Вологодские купцы перечислили в казну по 1 проценту с рубля своих капиталов, устюжские и верховажские — по 0,5 процента. Вологодское дворянство на обмундирование трех полков пожертвовало более 65 тысяч рублей. Не осталось в стороне духовенство, передавшее в губернскую казенную палату значительную сумму. В каждом приходе были установлены специальные кружки для сбора материальных средств.
Столичные власти настоятельно призывали вологодского губернатора поставить в Санкт-Петербургское ополчение стрелков. Правительству Александра Первого формирование ополчения
представлялось необходимым для обороны Петербурга, если Наполеон отправится к северной столице. По этому поводу комитет министров на своем заседании 19 июля 1812 года рассматривал рескрипт Александра Первого об организационных мероприятиях оборонного характера.
Согласно документу, в качестве одной из таких мер решено собрать в Олонецкой и Вологодской губерниях по 500 стрелков и на подводах доставить их в столицу. Главнокомандующий в Санкт-Петербурге С. К. Вязмитинов направляет вологодскому гражданскому губернатору предписание «набрать из обитающих в вашей губернии народов, в стрелянии зверей упражняющихся, до пяти сот человек и более, ... с теми самыми ружьями, которые они при своем промысле употребляют» и отправить в Петербург «для причисления их к тому ополчению, которое здесь против неприятеля, вторгнувшегося в пределы России составляется». Отправлять этих воинов рекомендовалось «по мере, как они набираемы будут, не дожидаясь сбора всего полного обозначенного числа». Однако во всех документах властями не указывалось, из каких категорий населения следовало набирать стрелков. Вологодский губернатор, сообщая в Петербург о трудностях сбора людей и о предпринятых им мерах, отмечал, что быстро можно было бы собрать обитающих в ближайших уездах помещичьих крестьян, но «между жителями сего края упражняющихся в стрелянии зверей и имеющих из того особенный промысел находится весьма мало и при всех розысках нельзя бы найти способных более десятой доли назначенного числа, как напротив того, обитающие в уездах Яренском и Усть-Сысольском зыряне все без исключения и в сопредельных с оными Сольвычегодском, Устюжском и Никольском уездах казенные и другого наименования крестьяне большей частию в стрелянии птиц и зверей всегда упражняются, приобретая немаловажные от промысла того выгоды...», при этом губернатор отмечал, что жители этих уездов «употребляют ружья, винтовки называемые, а обыкновенных егерских или охотничьих ружей, дробовиками и фузеями здесь именуемых, они почти вовсе не имеют...»
Вологодский губернатор постановил собрать 600 человек. Содержание стрелков производилось из казенных средств, каждый ополченец «на путевое до Петербурга довольствие» получал 10 рублей.
Следующий императорский рескрипт касался нового сбора рекрутов. По этому указу вологодские стрелки поступали на временную службу. Поэтому рекрутский набор для Вологодской губернии сокращался относительно количества выставленных в ополчение воинов. Первая партия вологодских стрелков к месту назначения отправилась 23 августа 1812 года. Известный историк Отечественной войны 1812 года А. И. Михайловский-Данилевский по этому поводу писал: "Сих зверолов отправили в августе месяце в Петербург для присоедения к тамошнему ополчению».
Столичные власти, встретив ополченцев 5 сентября 1812 года в Петербурге, были изумлены: стрелки «все вообще не имеют положенных ратнику нужных для одежды каждого вещей». Главнокомандующий Санкт-Петербургским ополчением П. И. Меллер-Закомельский спрашивал главнокомандующего в Санкт-Петербурге С. К. Вязмитинова: «На каком положении приказано делать прием в ополчение означенным сим стрелкам?» Из ответа столичного градоначальника следовало, что никаких особых требований к отбору ополченцев не существовало. Ополченцы должны явиться в Петербург с ружьями, в «простой, крестьянской» одежде.
Сохранившиеся источники позволяют говорить, что ополченцы в Петербург отправлялись несколькими партиями.
Некоторое удивление вызвало в Петербурге появление оставшихся ополченцев. По сообщениям вологодского губернатора, отправленные стрелки ведутся «с их ружьями», «с теми ружьями, кои употребляли они при звериных своих промыслах». Однако по прибытии в столицу они оказались «с ружьями негодными». Поэтому 20 сентября 1812 года император издает повеление о вооружении вологодских стрелков французскими ружьями из запасов Петербургского арсенала. Извещая об этом Артиллерийский департамент, петербургский комендант генерал-лейтенант П. Я. Башуцкий просит «приказать ныне 600 таковых ружей ... выдать». Кроме того, в его послании говорилось о возможности повторных просьб, которые возникнут «по мере прибавления людей».
В Петербурге вологодским ополченцам командование выдало из арсенала тирольские штуцера и принялось за активное их обучение. Начальником и учителем «сим звероловам» стал отставной полковник 47-го егерского полка И. Ф. Моренталь. Помощником И. Ф. Моренталя назначили бомбардира с ласковым прозвищем Букашка (это произошло потому, что «в грамоте далее буки он не подвигался»). Офицерские должности в дружинах замещали отставные военные и столичные гражданские чиновники, изъявившие желание вступить в ополчение.
Недолго пришлось мудрому старому командиру заниматься обучением вологжан, «которые в своих дремучих лесах и из своих самодельных винтовок били белку в момент ея прыжка с одной сосны на другую, и били непременно в голову, чтобы шкурку не попортить. Приноровясь к штуцерам и выучась необходимым ружейным приемам, они все — тысяча слишком человек — стали такими же мастерами в стрельбе, каким был бомбардир Букашка, многие из них, также как и он, сумели бы выжать из жар-птицы светленькое яичко».
Вологодское ополчение в декабре 1812 года принимало участие в битве при Лабио, а в середине января 1813 года — во взятии Кенигсберга. После удачных боев воины вступили в город, где их приветствовал главнокомандующий Санкт-Петербургским ополчением генерал П. X. Витгенштейн. Современники вспоминали, что на него особенно благоприятное впечатление произвели стройный порядок и общий вид стрелков.
Из Кенигсберга вологодские ополченцы отправились к Данцигу. У стен города происходили ожесточенные бои, поскольку этот город был обнесен прекрасной, построенной по последнему слову военного градостроительного искусства крепостью.
По окончании баталии за Данциг стрелки в составе армии генерала П. X. Витгенштейна участвовали во многих сражениях по пути от границ России до Парижа. Они совершили переход через Пруссию, Саксонию, Силезию, Чехию, южную Германию и прошли по территории побежденной Франции до самой ее столицы.
Храбрость вологодских ополченцев отмечена одним из безымянных русских художников-карикатуристов эпохи наполеоновского нашествия. Немало подобных картин и рисунков сохранилось в музейных и архивных собраниях России. Один из рисунков, выставленных в Государственном Историческом музее в Москве, называется «Вологодский ратник». На нем изображен вологодский крестьянин в костюме ополченца, бьющий француза топором, и приговаривающий: «Aral Пардон колчаногой! Поминай, как тебя звали. Сидел бы ты дома, так не докарнал бы тебя Ерема...».
Нашествие Наполеона в Россию в 1812 году вынудило большую часть населения провинциальных и столичных городов, находившихся по пути следования неприятеля, покинуть свои жилища и отправиться в эвакуацию в другие губернии. Покинувшая свои «родовые гнезда» столичная интеллигенция оседала группами на периферии государства. Попавшие в Нижний Новгород, Петрозаводск или другие города семейства оказались в непривычном для них бедственном положении. Особенно ярко это проявилось после оккупации французскими войсками первопрестольной столицы.
Современники вспоминали, что для тихого северного городка, коим являлась Вологда, осень 1812 года оказалась необычайно оживленной. По большой московской дороге по направлению к Вологде тянулись обозы с эвакуированными жителями первопрестольной столицы. Отправленный в Вологодскую губернию своим отцом в августе 1812 года будущий декабрист Д. И. Завалишин отмечал в своих воспоминаниях: «Вологду мы нашли набитую уже битком приезжими, удалившимися из губерний, ближайших к Москве и Петербургу и из находившихся по пути движения неприятеля».
Среди первых, кто оказался в старинном губернском городе, был известный поэт александровской эпохи П. А. Вяземский. Приехавший в конце сентября 1812 года в Вологду поэт поселился в центре города, неподалеку от соборного площади и архиерейского подворья. По соседству с ним он нашел проживающего в этом городе давнего друга его семьи и почтенного поэта Ю. А. Нелединского-Мелецкого. Соседство сблизило старых знакомых, поэты теперь встречались ежедневно. Ю. А. Нелединский работал над своими стихами и постоянно советовался с П. А. Вяземским. Вспоминая об этом периоде, поэт в 1848 году писал: «В Вологде, когда он на досуге занимался пересмотром и переправлением стихотворческих своих рукописей, он требовал моего мнения».
Следует отметить, что за время пребывания в Вологде придворный поэт повторно перевел «Тормасову оду» и, по замечаниям П. А. Вяземского, она стала «достойна подлинника». Вообще известный поэт высоко ценил время, проведенное в Вологде с Ю. А. Нелединским-Мелецким. Среди мемуарного наследия поэта сохранилась специальная статья в память о своем старом друге, где особое место П. А. Вяземский отводил Вологде. По мнению П. А. Вяземского, именно в Вологде их сблизило общение и нравственно его обогатило чувством искренней дружбы с человеком, замечательным «не столько деятельностью и событиями гласной жизни своей, сколько умственными и психическими явлениями жизни своей внутренней».
Встречались поэты у П. А. Вяземского, читали собственные сочинения и сочинения других стихотворцев. В Вологде поэт на суд читателей и ценителей поэзии представил несколько новых своих стихотворений: «В альбом Татьяне Федоровне Остолоповой», «Путь к честности», «Песня», «Оправдание Вольтера», «Вакхическая песнь».
Сохранившиеся источники позволяют говорить, что особенно часто поэты проводили время у «третьего литературного посредника» вологодского епископа Евгения (Болховитинова), «ум..., многие и обширные сведения, редкое добродушие которого придавали этим беседам особенную прелесть». Епископ возглавлял вологодскую кафедру в 1808—1813 годах. Во время нашествия Наполеона благословлял вологодских добровольцев, ушедших в Петербургское ополчение. Епископ Евгений (Болховитинов) вошел в русскую историю как известный ученый, академик, историк, археограф, литератор. Его перу принадлежат известнейшие и влиятельнейшие труды по русской истории, церковной истории и филологии. Он является первым историком и собирателем древностей Вологодской епархии. При посредничестве П. А. Вяземского известный иерарх стал корреспондентом Н. М. Карамзина в написании «Истории государства Российского». Из Вологды епископ Евгений почтенному историографу отправил некоторые документальные памятники, среди которых особенно выделялся «Боянов гимн».
Наметились осенью 1812 года контакты П. А. Вяземского с известным поэтом начала XIX века Н. Ф. Остолоповым, служившим тогда в Вологде губернским прокурором. Столичный поэт к тому времени только еще входил в литературу, а его коллега из провинции считался признанным корифеем. Стихотворения и проза Н. Ф. Остолопова были известны П. А. Вяземскому, и, учитывая этот факт, начинающий стихотворец осмелился отправить губернскому прокурору письмо с приглашением посетить его временное пристанище. Далее в стихотворении говорилось о «скуке одинокой», сопровождавшей поэта в прогулках по Вологде, о желании знакомства с новыми людьми и чтении адрес-календаря, в котором П. А. Вяземский с радостью увидел среди имен незнакомых чиновников Н. Ф. Остолопова.
Вологодский губернский прокурор откликнулся на этот призыв к дружбе ответным посланием, в котором выразил искреннюю радость по поводу приезда в Вологду начинающего коллеги П. А. Вяземского. Он его поблагодарил за приглашение, однако объяснил невозможность встречи некоторыми обстоятельствами, которые приключились с ним незадолго до этого. Обменявшись стихотворными посланиями, поэты посетили друг друга, и между ними завязалась дружба.
Вспоминая об этом времени, П. А. Вяземский писал: «Вологодский поэт Остолопов, заимствовав тогда счастливое и пророческое выражение из письма ко мне А. И. Тургенева, заключил одно патриотическое стихотворение следующим стихом: «Нам зарево Москвы осветит путь к Парижу...» Таким образом, в нашем вологодском захолустье выведен был ясно и непогрешительно вопрос, который в то время мог казаться еще весьма сомнительным и в глазах дальновидных политиков. Недаром говорят, что поэт есть вещий. Мог ли Наполеон вообразить, что он имел в Остолопове своего злого вещего и что отречение, подписанное им в Фонтенбло в 1814 году, было еще в 1812 году дело, уже порешенное губернским прокурором в Вологде...»
Оказавшись оторванным от привычной московской жизни, П. А. Вяземский остро ощущал отсутствие старых друзей, составлявших узкий круг поэтического сообщества. С нетерпением он ожидал от них корреспонденции, в которых со всех сторон страны сообщались известия о литературной и общественной жизни государства. «Вообще литература, — вспоминал поэт о жизни в Вологде, — была любимым развлечением в тяжкую осень 1812 года. Особенно, когда военные действия приняли лучший оборот и с освобождением Москвы от неприятеля сердце у нас отлегло и ... прежние испытания были забыты...»
Кроме того, в вологодской эвакуации находились профессор Московского университета Христиан Шлецер, известный московский врач и автор «Истории медицины в России» Рихтер, а также весьма почтенный в российских масонских кругах предводитель русских масонов О. А. Поздеев. Следует отметить, что в Вологде еще никогда сразу не собиралось столько известных людей. Все они в патриархальную жизнь губернского города внесли заметное оживление. Во время Отечественной войны 1812 года в этот уголок старины со всех концов страны шли потоком письма с известиями о литературной и общественной жизни государства. Письма из армии, которые передавались из рук в руки, выполняли функцию газеты: письма не стеснялись передавать и переписывать.
Родившийся в Вологде К. Н. Батюшков был не только поэтом, но и воином. В 1807 году он
был назначен сотенным начальником в Петербургский милиционный батальон, участвовал в походе в Пруссию против Наполеона. Ранен в сражении под Гейльсбергом.
До осени 1808 года жил в Вологде. Награжден орденом Святой Анны III степени за храбрость. Участвует в военном походе в Финляндию.
В 1809 году принимает участие в походе на Аландские острова.
Сам о себе он писал: «В походе он никогда не унывал и всегда готов был жертвовать жизнию с чудесною беспечностию, которой сам удивлялся; в мире для него все тягостно, и малейшая обязанность, какого бы рода ни была, есть свинцовое бремя...»
Встреча с К. Н. Батюшковым ожидает посетителя в стенах старинного особняка, расположенного в центре Вологды, на улице, которая носит имя поэта. Здесь он провел в семье своего племянника и опекуна Г. А. Гревенса последние годы жизни, третьем этаже открыта выставка, посвященная Батюшкову.
Одновременно с жителями первопрестольной столицы в Вологду были эвакуированы ценности Московского Кремля. Погруженные вместес ризницами самых старинных монастырей, Патриаршей библиотекой, архивными делами Московской консистории и Московской конторы Святейшего Синода, они отправились под началом высшего московского духовенства в Спасо-Прилуцкий монастырь под Вологдой, где сохранялись начиная с октября 1812 года.
Воспоминанием о событиях в Спасо-Прилуцком монастыре, связанных с эпохой Отечественной войны 1812 года, долгое время оставались некоторые оригинальные памятники и предания, которые монахи трепетно пытались сохранять еще в начале XX века. Преосвященный Ириней, 
архиепископ Иркутский, оказавшись на покое в Спасо-Прилуцком монастыре в 1831 году и возобновляя для своего жительства те кельи, в которых в 1812 году жило московское духовенство, на косяке одного из окон нашел стихи, написанные карандашом игуменом Угрешского Московского монастыря Павлом.
По воспоминаниям Ф. Н. Фортунатова, стихи эти Преосвященный Ириней «поновил чернилами и обвел чернилами клеймом для сохранения в потомстве». Кроме того, на кровле над монастырским корпусом, где помещались кельи Преосвященного Иринея, по замечанию Ф. Н. Фортунатова, долгое время оставался и еще один, памятник эпохи Отечественной войны 1812 года: три урны с цветами, на одной из которых было изображение Всевидящего Ока среди цветов с подписью «1812 год». Под этим изображением имелось начертанное двустишие, относящееся к монастырю.
Захваченная войсками Наполеона Москва оказалась в бедственном положении. В покинутом жителями городе целую неделю свирепствовали пожары, уничтожившие большую часть его застройки. Многие здания, ценнейшие памятники зодчества, в том числе Кремлевские соборы, были осквернены и разграблены. Однако самые ценные памятники русской церковной старины были спасены. И спасены они были в Вологде...
Современники отмечали, что кроме эвакуированных соотечественников через губернские города на протяжении 1812—1814 годов немало следовало, а затем и оседало, приняв российское подданство, солдат и офицеров наполеоновской армии. За время Отечественной войны и заграничных походов 1812—1815 годов в вологодских землях находилось более тысячи военнопленных различных национальностей. Пребывание их в губернском городе для властей придавало сложности как материального, так и морального характера. Среди особенно известных представителей французской армии в Вологде в плену находился врач и исследователь медицины доктор Мари де Сент-Уресен.
Перемещение и содержание представителей «великой армии» осуществлялось в строгом соответствии с законами военного времени. Транспортировка военнопленных вглубь страны контролировалась военными конвоями. Под экипаж и провиант, как для конвойных команд, так и для пленных, предназначалось по одной обывательской подводе на двенадцать человек. Пленных офицеров и больных из нижних чинов транспортировали по два человека. При доставке в пункт назначения дальнейшее конвоирование разрешалось командам внутренней стражи. К ним предъявлялись особенные требования: «чтобы пленным нигде, ни от кого, никакого притеснения оказываемо не было; но чтобы и они вели себя скромно и наблюдение, внушая им, что за дерзкое поведение одного отвечают все они, а равно пресекать им способы к побегам и отлучкам...»
При прохождении пленных через губернии губернаторам и городничим вменялось в обязанность выдавать для вручения на конечных пунктах свидетельства о «смирном» и «добропорядочном» следовании партий противника, поскольку бытовали «частые слухи, что партии французских пленных на пути чрез места, чрез который провожаются, чинят разныя обиды обывателям, оказывают неповиновение к конвойным командам, самовольно отлучаются и разными буйствами и неистовыми поступками вселяют страх в поселян и возмущают их спокойствие». Губернаторам при наличии нарушений предписывалось «употребить все зависящие меры к прекращению подобных безпорядков, отдавая под стражу перваго нарушителя порядка или ослушника...»
Инструкции в основном касались снабжения неприятеля продовольствием и обмундированием. Суточное пособие пленного соизмерялось с его социальным статусом на родине. На содержание генералов выделялось по 3 рубля в сутки, полковникам и подполковникам — по 1 рублю 50 копеек, майорам — по 1 рублю, обер-офицерам — по 50 копеек, унтер-офицерам, рядовым и нижним чинам — по 5 копеек в сутки.
Кроме того, «узникам» войны предусматривалось выдавать суточный провиант в размере солдатских порционов. Оплата пособий производилась за неделю вперед. Обмундирование для пленных выдавалось в строгом соответствии со временем года. Требовалось, чтобы «одежда им доставляема была прочная и от стужи сберегающая...». Существовало положение о зимней одежде для пленных нижних чинов, которое предусматривало наличие крестьянских шапки из простого сермяжного сукна, полушубка овчинного, кафтана сермяжного или армяка, сермяжных штанов или онучей, рубашек, рукавиц, лаптей. Офицерам выдавались овчинные тулупы, сермяжные шинели.
Тщательно следили власти за здоровьем французских военнослужащих. В случае болезни во время следования пленных отдавали для излечения в городские больницы,для них создавались специальные лазареты. «Больных от здоровых, — писалось в инструкции, — тотчас отделить и выдворить в госпиталь... и содержать в особом доме...». По выздоровлении пленных отправляли за счет земской полиции в пункт приписки. В Вологде губернские власти специально для военнопленных организовали госпиталь и лазарет.
Постоянное жительство французов контролировалось гражданскими губернаторами. Существовало правило о расселении их в губернские и уездные города. Из числа местных чиновников назначались ответственные, которые осуществляли контроль над пленными в соответствии с инструкциями о соблюдении правил поведения, призрения французов, взаимоотношений с населением. Настоятельно соблюдалось требование своевременного снабжения пленников пособиями, порционами, одеждой. Категорически запрещалось неприятелю по политическим мотивам отправлять корреспонденцию на родину.
Современники вспоминали, что военнопленные, находясь в Вологде в полном неведении об обстановке на фронтах, «с лихорадочным нетерпением ожидали все получения газет и вестей из Петербурга». Окоченевшие от мороза, они собирались у городского почтамта и слушали переводы газетных известий о бегстве Наполеона из России.
Пристальное внимание правительство оказывало военнопленным, имеющим какую-либо рабочую квалификацию. Губернаторам вменялось в обязанность «осведомляться, не знает ли кто из них суконного мастерства».
Интерес к таким иностранцам возник в связи с предложением привлечь заграничных мастеров для развития отечественной промышленности и сельского хозяйства. Наполеоновским военнопленным предлагалось в течение двух месяцев вступить в одно из российских сословий, избрать род занятий. Мастеровым правительство гарантировало ряд льгот (освобождение от податей, рекрутских повинностей, свободу вероисповедания). При найме на работу у вновь принятых в российское подданство существовало право заключения трудового договора, в котором оговаривались условия работы. Контракт предписывал соблюдать обязательства сторон, он подписывался в присутствии представителя местных властей и имел все характеристики юридического документа.
Победоносное завершение заграничного похода русской армии означало окончание войны с Францией. Пребывание военнопленных в пределах страны являлось теперь нецелесообразным и слишком дорогим удовольствием для государства. Начинался процесс репатриации подданных наполеоновской коалиции. Последние военнопленные из Вологды отбыли к себе на родину в конце 1814 года.
