Пастыри средневекового Севера
С XV века стал оформляться многочисленный слой приходских священников. В течение нескольких десятилетий интенсивного сельского храмостроительства потребовались сотни пастырей для приходского служения. Поразительно, как просто и естественно Церковь и народ решили эту задачу. Крестьянский край стал изыскивать достойных кандидатов в своей среде: в северной деревне утвердилась выборность приходского клира. Строго говоря, этот обычай не был чертой только северной деревни, но именно здесь он наиболее гармонировал с общим строем крестьянской общины, получил повсеместное распространение и прочно закрепился на несколько столетий.
Документы донесли до нас красочные описания выборов деревенских священников в XVI—XVII веках. Кандидат в священники обращался с просьбой к “миру” об избрании его на вакантную должность. И если он был выбран—“излюблен”, —то составлялась особая о том грамота. В ней указывалась дата, перечень имен избирателей с церковными старостами во главе, назывался “излюбленный” кандидат, перечислялись его достоинства и будущие священнические обязанности, определялись условия вознаграждения. Выбор заканчивался “рукоприкладством” (подписями) церковных старост и избирателей. Вместе с грамотой о выборе сочинялась челобитная архиерею о поставлении (т. е. рукоположении) избранного.
Имея эти грамоты, кандидат в священники вместе с представителями мира отправлялся к архиерею: в Вологду, Новгород, а позднее—в Холмогоры и Устюг. В кафедральном городе его подвергали испытанию: проверяли знание основ веры, умение читать и писать, петь. Затем крестовый архиерейский иеромонах подвергал кандидата исповеди. И если после испытаний и исповеди он признавался достойным священства, то архиерей при богослужении в кафедральном соборе совершал акт рукоположения. Вновь рукоположенный получал официальный документ—“ставленную грамоту”, с которой возвращался в свой приход уже законно рукоположенным священником.
Таким образом, при избрании клира как бы сосуществовали две власти: мирская и церковная. Первая подбирала кандидата и определяла условия его содержания. Вторая, оценив его качества, выражала несогласие (крайне редко) или согласие, и осуществляла духовно-канонический акт посвящения.
Между избранным священником и крестьянским миром оформлялись договорные обязательства с обычными их признаками: сроком, свидетелями, взаимными обязательствами, неустойкой при их нарушении. Записывалось обязательство священника быть во всем послушным миру, а также право последнего “отказать” священнику в месте в случае нарушения им данных обязательств. Большая часть порядной записи отводилась под перечисление материального обеспечения священника (содержание жилья, предоставление земельного участка). Подробно перечислялись размеры вознаграждения за различные богослужебные действия: “А от Петровския молитвы... брати яйца и масло, где что дадут. А великолепные и богородицкие хлебы има-ти с обжи по хлебу, каков бог лучит*. А ризы и стихарь и патрахиль** держати свои; а родильнице дати молитва и младенцу имя и крестити, и четыредесятная молитва*** дати, и оттого взяти 6 денег, а до кума и до кумы дела нет. А кого лучится маслом соборовати, и от того имати по гривне, и хлеб и скатерть, каково лучится. А от погребения имати с большого по грошу, а от младенца по две денги, а от венчания по грошу”. В подобном перечне вознаграждения за церковные требы, кажется, не упущена ни одна мелочь.
От договорных текстов складывается впечатление, что взаимоотношения мира и приходского духовенства были слишком просты, утилитарны: клир обязывался совершать богослужения и таинства, мир—вознаграждать за труды. И только. Однако в реальной жизни все было сложнее.
С одной стороны, исследователи XIX века, видимо, правы, невысоко оценивая место и роль сельского духовенства в жизни крестьянского общества XV—XVII веков. П. Знаменский приводит полные горечи слова святителя Дмитрия Ростовского, направленные в XVII веке в адрес священников: “Что тя приведе в чин священнический? То ли, дабы спасти себе и иных? Никакоже, но чтобы прекормити жену и дети, и домашния... Поискал Иисуса не для Иисуса, а для хлеба куса”. Другой дореволюционный историк В. Верюжский пишет о том, что сельское духовенство, происходившее на Севере из крестьян, мало чем от них отличалось: “...оно было только грамотным, но почти таким же невежественным в истинах христианской веры, как и простая народная масса”. С. В. Юшков дополняет: духовенство и само относилось индеферентно к своей незначительности, к своей духовной бедности, боялось общественной деятельности. Затерянное в далеких просторах, без защиты церковной власти, которая тем самым как бы узаконивала существующие порядки, оно было в положении совершенно беспомощном. Общим мнением было и то, что духовенство XV—XVII веков еще не образовало на Севере определенного сословия с общностью интересов, солидарностью, сословным правосознанием. Деревенское духовенство ощущало себя скорее частью крестьянского сообщества, чем единого церковного организма.
Но в то же время известно, что народный Обычай требовал от священника весомого участия в некоторых из общественных и гражданских отношений. Это касалось в первую очередь тех случаев, когда требовалось скрепить подписью какой-либо акт, т. е. удостоверить верность всего сказанного в акте или верность исполнения обязательств, принятых на себя участниками акта.
Подпись духовника, даваемая вместо детей его духовных, заменяла собою “рукоприкладства” этих последних, в большинстве случаев неграмотных. Духовник, давая свою подпись за неграмотного сына духовного, ручался за его верность и прямодушие, как человек, несущий на себе заботу о его душе. Подписью приходского священника скреплялись также публичные волостные акты: этого было достаточно и для властей, и для суда.
Судебник 1589 года, составленный в северных черносошных мирах в качестве признанного местного правового кодекса, требовал присутствия священника при составлении умирающим духовного завещания: “А кто при смерти напишет духовную, и попу у духовные сидети”. Священник в этом случае исполнял роль нотариуса, и в случае смерти завещателя он должен был принять меры к исполнению завещания. В случае же выздоровления завещателя—уничтожить духовное завещание: “А буде боль (больной, умирающий—А. К.) оживет, и попу духовная драти”.
Одним словом, доверие к священному сану было настолько значительным, что во всех важнейших акциях общественного и частного характера приходской священник выступал в роли гаранта и свидетеля.
Весьма скудны наши знания об имущественном положении и доходах приходских священников. Историки церкви и историки крестьянства отмечали, что главным источником содержания клира были церковные деревни, т. е. комплекс угодий — пашня, сенокос, выгоны для скота и др.,—выделяемые священно- и церковнослужителям по приговору сельского мира. Поскольку эти земли были тяглыми, т. е. состояли на государственном учете и за них полагалось вносить в казну платежи, то нес это “тягло” сельский клир наравне со всеми. Поповские и причетниковы земли по своим размерам и качеству мало чем отличались от крестьянских семейных наделов.
Духовенству полагалась также руга — денежное и натуральное вознаграждение от прихода, о чем выше уже упоминалось. Иногда вместо руги мир соглашался пахать для священника его участок. И, наконец, как уже отмечалось, служители церкви получали плату за требы.
Все это не делало приходское духовенство богатым.
В целом же приходится признать, что фактический статус духовенства XV—XVII веков, его роль в общественной жизни и духовной культуре Севера требует еще дальнейшего изучения.
** Ризы, стихарь, епитрахиль — священнические облачения.
*** Молитва, которую дает священник женщине на сороковой день после родов.
