Монастыри-воины, монастыри-администраторы, монастыри-тюрьмы
Удаленность Севера от центра российской государственности способствовала тому, чтобы в течение XV—XVII веков ряд местных монастырей по поручению светской и церковной власти выполнял различные административные, финансовые и военно-оборонительные функции и поручения.
В Двинском крае такую роль в XVII веке играл, например, Сийский монастырь. Новгородский митрополит и московский патриарх предоставили Сийскому игумену Ионе, а затем Феодосию внушительные права по надзору за местным краем: контролировать сбор дани, следить за церковным благочинием и жизнью духовенства, производить в некоторых случаях суд по духовным делам.
Соловецкий монастырь с конца XVI века был центром военной обороны Поморья. Здесь дислоцировались стрельцы, находились склады вооружения и боевых припасов. Монастырь в течение ряда веков отражал нападения врагов, вступал в дипломатические переговоры, был важной политической силой Беломорья.
Такую же роль в Белозерье играл Кирилло-Белозерский монастырь-крепость. Здесь на богомольях бывали московские великие князья с великими княгинями, позднее—цари с царицами. Известна большая роль кирилловского игумена Трифона в княжеской междоусобице середины XV века. Он решился на смелый шаг: снял со свергнутого и ослепленного московского князя Василия II Темного крестоцеловальную клятву “не искать более престола московского” и благословил на возобновление борьбы за великое княжение. В 1612 году монастырь выдержал осаду и штурм польских интервентов, внеся немалый вклад в перелом войны и близкое завершение Смуты.
В вологодских землях аналогичное место занимал Спасо-Прилуцкий монастырь-крепость. Здесь бывали Василий III и Иван IV. Прилуцкие игумены присутствовали на соборах 1598 и 1613 годов, когда происходило избрание на царство: в первом случае—Бориса Годунова, во втором—Михаила Романова. В 1812 году мощные стены монастыря хранили ценности кремлевских соборов.
Втягивание монастырей в большую политику имело своим следствием и еще одну страницу их истории, весьма мрачную, а подчас и трагическую. В XV— XVIII веках едва ли не все опальные политические и церковные деятели России становились их узниками.
В XVI веке в Кирилло-Белозерский монастырь Иван Грозный ссылает под присмотр братии многих знатных узников—бояр Шереметьевых, князей Воротынских и Шуйских, московского митрополита Иоасафа.
В начале XVII века, во времена Смуты, в Антониево-Сийском монастыре, как уже упоминалось, содержался под присмотром Федор Романов. Его жена (в монашестве—Марфа) ссылалась в небольшой монастырь у Онежского озера. Их сын Михаил—будущий царь—был помещен вместе с теткой в Горицком женском монастыре на р. Шексне.
В Ферапонтовой монастыре содержался опальный патриарх-реформатор Никон. А. В. Карташев писал: “В Ферапонтове привезли Никона в декабре 1666 г. Мрачное время на севере. Поместили узника в больничной келье. Никон пишет об этих кельях:
“...смрадные и закоптелые, еже и изрещи невозможно” Окна за железными решетками. Выход из кельи запрещен. Приставлена стража И с ней запрещено разговаривать. Строгий тюремный режим. В январе 1667 года, когда собор московский еще не кончился, Никон пишет царю: “Ты просишь у меня благословения, примирения, но я даром тебя не благословлю, не помирюсь. Возврати из заточения, так прощу”. Но время великий целитель. На Пасхе 1668 года Никон согласился послать благословение царю. Пил на разговенья за здоровье царской семьи. Но правда и царь Алексей мучился строгостью последствий суда над Никоном. Приказал отстроить в монастыре новые кельи для узника, разрешил общение с насельниками монастыря и даже с богомольцами... С лета 1672 года царь разрешил Никону выходить из кельи, прогулки на воле около монастыря, хозяйственно самообслуживаться, без ограничений читать книги. Кельи были расширены. Никон опять стал принимать посетителей, раздавать им милостыню, лечить болящих... Но враги продолжали бояться и ожесточаться. Один из них с 1674 года стал патриархом. Это—патриарх Иоаким (Савелов). Он даже вновь повернул к тюремному режиму положение Никона. ...Постановили перевести узника в Кириллов монастырь и “держать к нему всякое призрение к обращению его и к покаянию прилежно, а на злые дела его не попускать”. Никон был переведен в Кириллов и опять помещен в закоптелой дымной келье, из которой ему не разрешено никаких выходов, кроме церкви, а равно и к нему никому никакого доступа. Лишен был Никон и бумаги, и чернил... Царь Федор обратился с просьбой к восточным патриархам о прощении Никона. Не успела эта долгая процедура дать результат, как из Кириллова получилась весть, что Никон тяжко болен. Тогда царь своей властью приказал везти Никона в Воскресенский монастырь. Везли его уже по Волге и были против Толгского монастыря под Ярославлем, как 17 августа 1681 года Никон скончался”.
В тюремных казематах Соловецкого монастыря отбывали пожизненное заключение соратники Мазепы, декабристы, два графа Толстых. Узников здесь было особенно много. Само расположение монастыря, размещенного на островах (так же, как, впрочем, и Спасо-Каменного на Кубенском озере, Валаамского на Ладоге и др.) превращало его в идеальное место заключения. В XVIII—XIX веках в монастырских тюрьмах стали размещать раскольников, сектантов, убийц и преступников.
Даже в топографии и архитектуре этих монастырей тюремным помещениям отводился особый “сектор”.
“В одном из промежутков между циклопическими стенами Соловецкого монастыря, складенными из громадных диких камней, и стенами жилых монастырских строений, в северо-западном углу, приютилась отдельная палата каменная и двухэтажная. Весь этот угол отгорожен высокой каменной стеной. Часть палаты занята была казармами караульных солдат, присылаемых на определенное время из Архангельска с офицером, другая часть - арестантскими, 12 чуланов существовали издавна в нижнем этаже очень
старинного здания, построенного еще в 1615 году. 16 новых чуланов прилажены были и в верхнем этаже в 1828 году, а в 1842 году тюрьма увеличилась надстройкою третьего этажа, который и делает ее видною богомольцам из-за стен. Для солдат и офицеров было построено отдельное здание. До того времени мест заключения было несколько: у Никольских ворот, у Святых ворот, под крыльцом Успенского собора, и в башнях: западной и на восточной стороне (у Архангельских ворот). Все были неудобны, но главное неудобство признано было в их разбросанности, не дозволявшей правильного надзора и требовавшей многочисленной стражи. Из стен начали перемещать в подвальные этажи монастырских корпусов. Явились таким образом тюрьмы: Келарская, Успенская, Преображенская (по церквам). Некоторые тюрьмы носили название по фамилиям заключенных; таковы Головленкова и Салтыковская. Иных узников не помещали в тюрьмы: так, один священник Симеон жил в хлебне, прикованным на цепь, и в таком виде месил братские хлебы; иные весь день были на воле в оковах и без них, но на монастырских черных работах. Наступило строгое время преследования за всяческие убеждения, в том числе и за религиозные, ввиду развития сект скопческой, молоканской и духоборческой. Основателями этих сект наших рационалистов и были впервые оживлены новые соловецкие чуланы, похожие более на собачьи конуры. Соловки стали второю по счету живою могилой после таковой же, приспособленной в городе Суздале, в тамошнем Спасо-Евфимиевом монастыре....В северо-западном углу крепости, носившей исстари название “корожной”, находились и исторические “земляные тюрьмы”, уничтоженные и замуравленные в Соловецком монастыре по синодскому указу еще в 1742 году. Соловки дают об них наглядное понятие: это были ямы на целую сажень глубиною, обложенные кирпичом и покрытые сверху дощатой настилкой, на которую была насыпана земля. В такой крыше была прорублена дыра, называвшаяся дерзким именем двери, запиравшаяся, впрочем, замком после того, как опускали туда самого заточника или пищу ему. Пол устилался соломой, и не было даже тех кирпичных лежанок, которые приделывались к стенам в качестве кроватей или диванов...” Таковы впечатления писателя С. В. Максимова после посещения им Соловков в 1856 году.
Война, политика, заточение опальных и преступников—все это далеко уводило некоторые монастыри от изначальных целей и идеалов. Однако, как не выкинуть слов из песни, так и не вычеркнуть эти страницы из прошлого северно-русских монастырей. Мир втягивал их в водоворот своих страстей и проблем, оставляя в судьбах монастырей следы эпох—смутных и героических, жестоких и благородных.
